Представляем читателям интервью с Умберто Фелипе Сильвой Бедойя, перуанским партизаном в прошлом, живущим в России со времён перестройки. В данном интервью он поделился воспоминаниями о своей жизни и политической борьбе, которую начал с юных лет. Первые вопросы были посвящены книгам, наиболее сильно повлиявшим на мировоззрение Умберто.

Умберто Фелипе Сильва Беойя родился 5 мая 1964 года. Политикой начал интересоваться с ранних лет. Первыми прочитанными книгами были творения Эрнесто Че Гевары, Ленина, «Капитал» Маркса. Интересовался жизнью Адольфа Гитлера как человека, который считается на Западе антигероем, считает, что он не сумел воплотить идеи консервативной революции, что стало для него и Германии роковой ошибкой.

- Умберто, какие идеологи, политические деятели были самыми важными в твоём политическом самоопределении?

- Самыми важными и определяющими людьми в моей политической жизни были Симон Боливар и Эрнесто Че Гевара, которого я считаю необоливаристом, хотевшим объединить Латинскую Америку, чтобы она развивалась по своему пути. Эти люди, если проводить какую-то параллель, были по-своему консервативными революционерами, которые хотели возрождения латиноамерканского традиционного общества.

- Увлечение этими идеями было как-то связано с молодёжной средой в Перу или ты был один? Были ли какие-то революционные кружки, в которых ты состоял?

- Молодёжь в Перу в основной части потребительская, очень мало молодых людей имеют возможность или желают думать не только о самих себе, но и о своей Родине. Они не понимают, что желание сделать мир лучше и действия в этом направлении развивают самого тебя. Однако всё там было ещё не так худо как, например, в Европе.

Я поступил в университет имени святого Марка в 16 лет на медицинский факультет. В Латинской Америке университет — это тот мир, в котором ты можешь создать себя политически, мир, в котором ты сталкиваешься с настоящей реальностью, в которой живёт твоя страна. На протяжении двух веков, и собенно в 80-х годах 20 века, университет был центром создания революционных личностей. Сейчас же идёт такой процесс, что в Перу кастрировался этот принцип, сейчас университет - просто элемент потребительского общества, в котором если человек начинает думать, то на него сразу повесят ярлык: экстремист, террорист.

В университете в конце 70-х годов был кружок, в котором собиралась революционная молодёжь. В один из вечеров в кружок, в который я ходил, пришёл представитель протестного движения, которое объединяло социалистов, социал-демократов, коммунистов, маоистов, уставших от либеральных ценностей. Это были ренегаты либерального общества потребления. И я к ним присоединился, прошёл военную подготовку и был отправлен на фронт. В джунглях Перу мы воевали за те ценности, которые считали настоящими, против правительства.

- То есть вы вели партизанскую войну?

- Да, я лично воевал до 84 года, когда из-за ранения был демобилизован.

- А как местные жители, жители деревень относились к партизанскому движению? Поддерживали?

- Нас они поддерживали. Партизанское движение делилось на два лагеря: наша армия и армия крайне экстремистская, кровожадная. В последней расправлялись с любыми представителями власти, будь то учителя, священники, врачи. Их просто расстреливали. Поэтому народ сначала боялся нас, но когда они поняли наши идеи и желания, они начали оказывать поддержку. Обеспечивали едой, прятали, помогали проводникам.

- Как реагировало на ваши действия правительство?

- Первые полгода нас считали просто бандитами, поэтому против нас была направлена полиция. Когда полиция не смогла с нами справиться, они поняли, что имеют дело с организованной армией.

- В чём была цель вашего движения? Чем вы занимались?

- Мы ходили по деревням, спрашивали местных жителей об их проблемах и о том, что их беспокоит. Если они принимали нашу помощь, мы освобождали селение и создавали анклав сопротивления, устанавливали наши законы и власть, формировали отряды самообороны и милицейские отряды из самих местных жителей.

Это была власть не выборная, не демократическая. Я хочу подчеркнуть это. Я не демократ, считаю демократию утопичной. Человек на самом деле не выбирает - ему изначально навязывают какой-то список кандидатов, лояльных системе. Революционер не может быть демократом.

- Расскажи, что за ранение ты получил?

- В один из вечеров декабря месяца 83-го года мы отрядом в 25 человек возвращались с удачной проведённой разведочной операции. Я заметил пару армейских вертолётов, которые за нами шпионили. Я сказал своему сержанту — а в это время я был уже лейтенантом партизанской армии и у нас были гранатомёты: «Давай собъём этих наглецов». Сержант, который был старше меня лет на десять, ответил: «Ты знаешь, какие это может иметь последствия? Это может быть ловушкой на самом деле». Но я сказал: «Выполняй приказ. Сбивай». Я погрешил в гордыне. Мы сбили один из вертолётов, второй не смогли.

Через десять минут в воздухе над нами появились 8 или 9 вертолётов, которые начали ракетный обстрел. Из моего отряда никто не остался в живых. Все погибли. Одна ракета упала примерно в 50 метрах от меня, ударная волна подхватила меня и мои тазобедренные суставы слетели. Я потерял сознание. Очнувшись, я обнаружил, что правительственная армия добивает моих солдат. Мой пистолет был при мне, и я хотел застрелиться, но меня остановил офицер правительственной армии. Я попал в плен.

Некоторое время пролежал в военном госпитале. Они хотели добиться того, чтобы я выдал своих товарищей. Мне сделали операцию, но я не прошёл курс реабилитации до конца и с помощью одной медсестры сбежал.

- Куда ты сбежал?

- Я сбежал в город Тарма, в котором находилась одна из наших подпольных квартир. Там получил приказ о демобилизации, потому что я подставил свой отряд. По моей вине погибло 25 солдат. Меня отправили на другую работу — набирать новых людей для партизанской армии в городе Лима, столице Перу. Там я снова поступил в университет, на биологический факультет.

- А как же документы? Ты же уже числился в террористах?

- Когда я пошёл в партизанскую армию, естественно я сжёг все документы. Мне пришлось по возвращении сделать новые документы, абсолютно легальные, я просто заявил, что их утратил. Я занялся вербовкой новых кадров для армии, выходил для этого на революционные студенческие кружки.

- А как называлась ваша партизанская армия?

- Революционное движение имени Тупак Амару.

- Хорошо. А что было дальше?

- С 84-го года наше руководство решило пойти на перемирие с правительством, так как близились новые президентские выборы и среди кандидатов был человек, на которого мы очень надеялись. Его звали Алан Гарсиа, он был левых, социал-демократических убеждений. Мы считали, что возможно добиться изменений, которых мы хотели, мирным путём. Наш команданте Виктор Полай предложил перемирие правительству. Оно должно было начаться с 25 июля 1985 года, когда новое правительство начнёт своё правление. Алан Гарсиа реагировал положительно, обещал смену курса. Мы давали два года этому правительству, чтобы они начали существенные изменения перуанского общества. Но при этом мы продолжали набор новых кадров на всякий случай.

В июле 1986-го мы поняли, что правительство не совершит никаких изменений, но тем не менее прождали ещё один год. В феврале 1987 года президент односторонне порвал наш договор, начал прямую агрессию против наших деревней и стал терроризировать наши ячейки в городах. Правительство объявило нас вне закона. Я остался в Лиме, чтобы создавать партизанское движение в городе, но в ферале 87-го меня арестовали и посадили. Но ненадолго, на несколько часов. Мой крёстный отец, личный друг моего отца, освободил меня. Тогда он был председатель сенаторской палаты.

 - Просто взял и освободил?

- Он сказал, что это ошибка. Через два дня он позвал меня в свой кабинет в парламенте Перу и сообщил, что отправляет меня учиться в Советский Союз. При этом он уничтожил всю документацию, которая имелась на меня.

- А ты мог возвращаться в Перу?

- Я подозревал, что, может быть, на меня что-то осталось, но, когда в 2010 году я вернулся, на меня не обратили никакого внимания. Товарищи, конечно, не забывают друг друга. Может, некоторые полицейские помнят меня, но на меня ничего нет.

- С товарищами вы поддерживали связь?

- Общение поддерживали. Некоторые продолжают наше дело легально, в официальных партиях, некоторые подпольно.

- А как-ты после приезда в СССР попал в Иркутск?

- Первый город в Советском Союзе был Баку. Меня туда отправили изучать русский язык и, по возможности, остаться в Баку и продолжать учиться на биологическом факультете. Я учился там два года.

В конце 88-го года мы узнали об ужасной трагедии в Армении, что город Ленинакан был на 80% уничтожен очень мощным землетрясением. Возвращаясь домой в студгородок, мы заметили, что какие-то азербайджанские парни танцуют, веселятся, музыка громко играет, пьют. Мы подошли к ним и спросили: «Товарищи, а что за праздник? Какая причина для веселья?». «О!- они мне ответили. - Ну, дорогой, мы празднуем, что в Армении было землетрясение». Я был с одним колумбийским товарищем. Мы ужаснулись просто. Я спросил: «Но они же люди, советские люди». Они ответили, что это не люди, а «армянские собаки» и так далее.

Придя домой, мы решили предпринять что-нибудь против такого нечеловеческого отношения. Через два дня организовали митинг-демонстрацию у нашего студгородка с единственным требованием, чтобы азербайджанский народ просил прощения у армянского и оказал ему свою поддержку в этот тяжёлый момент. Власти Азербайджана направили к нам своих представителей, был ректор университета. Нас попросили прекратить митинг. Мы сказали в ответ, что мы прекратим митинг только с одним условием, что вы официонально сделаете заявление, что азербайджанский народ просит прощения, и немедленно окажете ему поддержку.

Они согласились, и мы прекратили наш митинг. Азербайджанская ССР официально оказала поддержку Армянской ССР.

Летом 89-го года я получил распределение по окончании подготовительного факультета. Меня должны были отправить в город Иваново. Для меня это просто был праздник. Но когда я спросил заместителя декана иностранного факультета, когда мне дадут направление в город Иваново, он, улыбаясь, ответил: «Умбертик, тебя не отправят в Иваново». — «А почему?». — «Там места нет». — «А что случилось? Было место, а сейчас нет места». — «Вот так, дорогой, — сказал он мне, — ты забыл, что ты наделал полгода тому назад? Было принято, что мы отправляем тебя в Иркутск».

Я взял карту, посмотрел: Иркутск — центр Сибири, куда направляют преступников. Я почувствовал себя декабристом. Поехал — деваться некуда. Но с первого дня в Иркутске я обрадовался, что попал сюда, и очень благодарен, что я живу в Сибири.

 - Умберто, а как в Иркутске складывалась твоя судьба? Ты участвовал в политической жизни?

- Первое время я очень надеялся на перестройку, на Ельцина, но очень быстро понял, что к власти пришли либералы. Я продолжал учиться в мединституте и почувствовал всю прелесть ельцинского правления: задержка стипендий, зарплат. Я начал работать медбратом в одном из медицинских учреждений Иркутска и в это время искал возможности проявить свой политический потенциал.

Если в августе 91-го года я был настроен нейтрально, так как не любил Горбачёва, то в октябре 1993-го я морально хотел оказаться на тех баррикадах вместе с защитниками Белого дома.

С 1993-го по 1996-го я работал, читал и пропитывался тем недовольством, которое существовало в России. Россия 90-х была охвачена паникой, воровством и страхом. В феврале 96-го года я познакомился с лидером анархо-синдикалистов, журналистом Игорем Почиваловым, которого уже как 6 лет нет в живых. Он предложил мне быть членом их организации. Я согласился, потому что это был первый человек, который пригласил меня в русский политический мир.

Мы сотрудничали с Игорем до сентября 98-го года, пока не познакомился с представителями Национал-большевистской партии. Мне очень понравилась их политическая программа, и я решил к ним присоединиться.

С 98-го года с тех пор, как я прочитал первую программную книгу А.Г. Дугина «Тамплиеры пролетариата», я считаю себя национал-большевиком. Конкретное понимание того, что такое евразийский мир и какую роль занимает в нём Россия, дала мне другая книга - «Основы геополитики».

Кстати, я разделяю ценности русского народа, его духовность и культуру, считаю, что православие — наиболее полноценный выбор из всех христианских конфессий, хотя сам я не православный. Считаю себя по духу русским.

- Ты состоял в НБП всё время существования партии?

- До 2007 года я был национал-большевиком, пока партия не была признана экстремистской и запрещена. С 2007-го по 2010-й я был другороссом. А сейчас я беспартийный. Я не понял движения Лимонова в сторону либералов и односторонне отчислил себя из «Другой России». Сейчас я считаю себя евразийцем. До сегодняшнего дня это весь мой политический багаж.

 

Беседовали Михаил Учитель и Михаил Сеурко