Часть 1 Судьба идеи и ее создателя

1.1. Об истинном и ложном русском национал-большевизме

В 2003 году увидела свет книга Н.В. Устрялова «Национал-большевизм» (Москва, издательство «Алгоритм»). Она включает в себя основные программные тексты этого политического мыслителя начала ХХ века – теоретика классического русского национал-большевизма, которые до сих пор в большинстве своем были практически недоступны для широких кругов читателей (редкие журнальные и интернет-публикации не могли дать полного представления о взглядах Устрялова)[1]. Можно без преувеличения утверждать, что это – подлинное открытие идеологии и, особенно, теории русского национал-большевизма. Конечно, этот тезис звучит крайне парадоксально. Могут возразить, что вообще-то национал-большевизм и так чрезвычайно известен в современной России. Трудно найти обывателя, который не слышал, например, о Национал-Большевистской Партии Э.Лимонова, благодаря эксцентрической форме своих акций не сходящей с экранов ТВ и со страниц газет. Среди интеллектуалов точно также редко кто не знает об А.Г. Дугине, позиционирующем себя и как национал-большевика, и как евразийца, и как генонониста.

Но после знакомства с трудами Н.В. Устрялова начинаешь понимать всю пикантность ситуации с современным национал-большевизмом, который в общем-то лишен преемственности с классическим русским национал-большевизмом 20-х – 30-х годов (и показательно, между прочим, что современные «национал-большевики» чаще всего обращаются к кому угодно – к Генону, Эволе, Никишу, Маркузе, Бодрийяру, но только не к Устрялову[2], а если у них встречаются отсылки к создателю русского национал-большевизма, то, как правило, не непосредственные, а взятые у израильского исследователя М. Агурского[3]). А надо заметить, что при всей авторитетности М. Агурского, его трактовка национал-большевизма, на наш взгляд, неоправданно широка. Она включает в объем этого понятия практически все течения политической мысли начала ХХ века, принявшие по тем или иным причинам Октябрьскую революцию 1917 года, вплоть до мистических анархистов и поэтов-модернистов. М. Агурский так и пишет: «… к нему (национал-большевизму – Р.В.) по праву должны быть отнесены все ранние формы национального признания большевизма…»[4] А что касается теоретика современного национал-большевизма А.Г. Дугина, то его понимание этой идеологии еще шире. В статье «Метафизика национал-большевизма» он пишет: «самым удачным и полным определением национал-большевизма будет следующее: «национал-большевизм – это сверхидеология, общая для всех врагов открытого общества»[5]. Собственно, современные «лимоновцы» и «дугинцы» и являются в лучшем случае наследниками разного рода левых авангардных националистов начала ХХ века, склонных к рискованным разновидностям религиозного мистицизма, вроде «скифов» (А. Блок, А. Белый, Иванов-Разумник и др.), в худшем же случае они – идеологические эклектики, некритически приемлющие и пытающиеся соединить все идеи, противостоящие капитализму и либерализму: от православного и исламского фундаментализма до кроулианства. Кстати, о том, что ближе к истине, видимо, последнее, худшее предположение, свидетельствуют те источники и «попутчики» национал-большевизма Дугина, которых он сам указывает в книге «Тамплиеры пролетариата»: тут и Клюев, и Мамлеев, и Ги Дебор, и Кроули, и Достоевский, и Юнгер, и Генон с Эволой. Вряд ли Устрялов бы согласился с таким «набором союзников», истоки истинного устряловского национал-большевизма совсем иные – русские славянофилы Данилевский и Леонтьев, западные философы Гегель и Макиавелли[6]. Да и простая школьная логика подсказывает, что такое совмещение различных, порой противоположных идей (как, например, русское старообрядчество и кроулианство) под знаком одной «сверхидеологии» приводит лишь к тому, что эта «сверхидеология» становится содержательно пустой, в ней не остается ничего, кроме голого отрицания; это следует и из элементарного закона логики: чем больше объем понятия, то есть чем больше предметов оно охватывает, тем меньше его содержание, то есть тем меньше общих для этих предметов положительных признаков.

Стоит вспомнить, что вообще-то русские эмигранты, выдвинувшие термин национал-большевизм (а он был придуман не Устряловым, а его идеологическими оппонентами, но Устрялов его принял), относили к национал-большевизму лишь русских консерваторов, признавших большевиков как создателей сильного российского государства (часть генералитета царской армии во главе с А. Брусиловым, монархисты Пуришкевич и Шульгин, сменовеховцы, некоторые евразийцы, младороссы). Вместе с тем даже это определение является, на наш взгляд, слишком широким. Если понимать под национал-большевизмом не простое «сближение» некоторых консервативных течений русской мысли с большевиками, как хотелось думать антисоветски настроенным эмигрантам, а своеобразную, оригинальную идеологию, имеющую свои отличия и от евразийства, и от сменовеховства, то его основным представителем и одновременно создателем и теоретиком можно считать лишь Н.В. Устрялова[7]. И этот истинный устряловский национал-большевизм, бесконечно отличный от дугинского идеологического эклектизма и лимоновского политического авангардизма, по недоразумению присваивающих себе то же имя, является, как уже отмечалось, ветвью русской, неославянофильско-консервативной мысли. Именно он и наименее известен сейчас. После перестройки появился ряд специально научных исследований, касающихся национал-большевизма Н.В. Устрялова (С. Константинов, С. Сергеев, О. Воробьев, К. Фетисов, А. Карадогин и др.), но большинство из них имеют академическую направленность и не претендуют на активизацию эвристического потенциала идей Устрялова. Кроме того, среди современных исследователей не все в достаточной мере беспристрастны, а некоторые откровенно враждебны Устрялову и его концепции (сказывается дух эпохи, когда к нам «возвращался» Устрялов – 90-х годов ХХ века, в которые самые заезженные, дешевые штампы либерализма воспринимались вдруг ставшим постсоветским российским интеллигентом как «откровение»). Особенно показательны в этом плане статьи одного из известных исследователей Устрялова О.А. Воробьева («Трагедия перерождения. Николай Устрялов и «Смена вех», «Апология дуализма» (по статье Н.В. Устрялова «Две веры»), «Психологические мотивы сменовеховства»)[8]. Будучи большим знатоком биографии и работ Н.В. Устрялова, О.А. Воробьев не скрывает при этом своего неприятия его идей. Он называет Устрялова «прожектером «Смены вех», а его путь тупиковым (и тут же, вопреки всякой логике, умудряется заметить, что Устрялов обладал талантом и политическим чутьем, и что его идеи исподволь влияли на советскую идеологию вплоть до конца ее существования)[9], отказывается, вопреки Устрялову, считать СССР правопреемником Российской Империи, говоря лишь о «поглощении коммунистами государственного организма», о том, что страна поменяла не только название, но и предназначение, о тактическом и хитром использовании большевиками патриотических лозунгов вплоть до Великой Отечественной войны[10], наконец, тщась «сорвать маску патриотизма со сменовеховства», и доказывая, что все эти идеи-де – от подсознательного стремления к смерти, от «архаичного» увлечения парадигмой империи, от недостаточного пиетета к демократии[11]… Перед нами «альтер эго» белоэмигрантских хулителей Устрялова, отвергающий все его принципиальные идеи и академического лоска ради признающий лишь второстепенные достоинства. Причем, Воробьев даже не пытается опровергнуть аргументы Устрялова (а ведь кому, как не ему, знать, что Устрялов – не публицист-фразер: будучи оригинальным политическим мыслителем, Устрялов последовательно и убедительно доказывал, что СССР – живое продолжение российской государственности, что большевизм незаметно для себя перерождается в российский патриотизм). Что ж, за последние 70 лет способы ведения дискуссии у врагов национал-большевизма, увы, не изменились… Непонятно только, зачем О.А. Воробьев сделал предметом своих научных изысканий национал-большевизм Н.В. Устрялова, если он так неприязненно к нему относится. Естественно ожидать вообще-то, что если ученый занимается каким-либо предметом, то он видит в нем определенную, пускай и не безусловную ценность, в противном случае мы будем иметь дело не с научным анализом, а с преднамеренным и пристрастным «опровержением».

Другие исследователи – С.Сергеев, С. Константинов, на наш взгляд, выбрали гораздо более плодотворный путь, они не поддаются на уловки стереотипов «духа века сего» и показывают ценность и даже актуальность многих идей Устрялова. В данной работе мы бы хотели продолжить именно это направление исследований. Цель нижеследующей статьи – попытаться систематически описать теорию национал-большевизма Устрялова и показать актуальные аспекты национал-большевизма.

1.2. Путь Устрялова: от Колчака к Сталину

Но обзор взглядов Устрялова будет слишком абстрактным, если их элиминировать из исторического контекста. Поэтому мы предварим его кратким рассказом о жизни и сочинениях Устрялова, ничуть не претендуя при этом на полноту[12]. Николай Васильевич Устрялов родился в 1890 году в Петербурге. Он окончил юридический факультет Московского университета, где его учителями были Б.П. Вышеславцев, Л.М. Лопатин, С.А. Муромцев и другие видные представители русской науки начала прошлого века. Но определяющее влияние оказали на молодого Устрялова, видимо, взгляды Струве, Новгородцева и, особенно, Е.Н. Трубецкого. Именно эти «либеральные славянофилы» привили будущему национал-большевику национальные идеи и, что главнее всего, государственничество. От либерализма впоследствии Устрялов отошел, а вот «государственническая струя» в его взглядах все усиливалась, пока не стала определяющей.

Уже в студенчестве Устрялов увлекся политикой. Он примкнул к «правому» крылу партии конституционных демократов, связь с которым продолжалась довольно долго, вплоть до «колчаковского периода» его жизни (интересно заметить, что оттуда же, из среды, близкой к «правым кадетам», вышли и теоретики евразийства – П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, взгляды которых будут во многом перекликаться с национал-большевизмом Устрялова, и многие сменовеховцы – Ю. Ключников, Н. Гредескул; как видим, русский либерализм начала прошлого века, в действительности, имел мало общего с современным российским либерализмом, коль скоро в нем содержались «семена» нескольких будущих консервативно-революционных течений). По окончанию университета Устрялов получает приглашение продолжить заниматься научной работой, он соглашается, слушает лекции в Сорбонне и Марбургском университете, затем, после сдачи экзаменов, получает звание приват-доцента Московского университета. При этом он активно сотрудничает в праволиберальной газете «Утро России» и участвует в работе известного общества соловьевцев, где знакомится со многими видными представителями русской религиозной философии. Февральскую Революцию 1917 года Устрялов принял восторженно, так как увидел в ней шанс перерождения России и превращения ее в сильное национально-консервативное государство (впоследствии, в харбинском изгнании оценка этой революции уже зрелым Устряловым будет диаметрально противоположной, он станет утверждать, что она была национальным позором, торжеством политически беспомощной интеллигентской прозападной прослойки, началом распада России, который был остановлен лишь энергией, волей и штыками русского большевизма[13]). Соответственно, Октябрьская революция показалась молодому Устрялову, как и всем правым кадетам, подлинной национальной катастрофой, разразившейся, когда славная победа русского оружия была, казалось, совсем близка. Большевики пока еще для Устрялова – фанатики бредовой идеи, готовые превратить бесконечно дорогую для него Родину в «дрова для мировой Революции» (собственно, на тот момент, когда революционная стихия перехлестывала через край и выбрасывала на поверхность самые радикальные элементы, отчасти это так и было, и залог тому – утопическая и фразерская позиция «левых коммунистов» во главе с Н. Бухариным по вопросу Брестского мира)

Неудивительно, что в гражданскую войну Устрялов оказывается в стане Колчака. В Омске Устрялов занимает видное место среди правых кадетов, окружавших Колчака. Он не только был руководителем Восточного бюро партии и активным публицистом кадетской газеты «Накануне» (выпускаемой вместе с будущим сменовеховцем Ключниковым), по свидетельству Агурского, Устрялов возглавляет «правую оппозицию Колчаку», к которой тот склонен был прислушиваться[14]. Устряловская оппозиция подталкивает Колчака к тезису «диктатура ради демократии». Пока еще оставаясь в принципе на позициях «формальной» демократии западного типа, Устрялов тем не менее с присущим ему уже тогда политическим реализмом совершенно справедливо утверждал, что бывают ситуации, когда формальная демократия неуместна. Чрезвычайные условия требуют чрезвычайных форм правления, а именно – диктатуры. «Игры в парламентаризм» в разгар гражданской войны, поднятие на щит европейских идеалов «гражданского общества» в крестьянской евроазиатской стране погубят Белое движение – предсказывает Устрялов, и это предсказание сбылось в точности. Уже когда очевидными стали крах Колчака и корыстные цели «лукавых союзников» – стран Антанты и Японии, желавших не столько помочь «белым», сколько поживиться за счет слабости России, Устрялов отбрасывает формально-демократические «украшения» и начинает дрейфовать в сторону признания большевизма как единственной силы, сохраняющей Россию. Но, что важно заметить, это вовсе не означало признания коммунизма и марксизма, имелся в виду лишь последовательный шаг российского патриота, для которого целостность и сила Отечества важнее его партийных пристрастий. Воюя с иноземными врагами и воссоединяя Родину (неважно по каким причинам), большевики, по Устрялову, выказали себя большими патриотами, чем белые, запутавшиеся в своих «особых» отношениях с «союзниками» (а на самом деле злейшими противниками) России. После трех бессонных ночей в Чите Устрялов принципиально принимает сторону красных и выступает против продолжения «белого сопротивления». Путеводительным маяком для Устрялова вскоре станут офицеры царского генштаба во главе с Брусиловым, которые тоже перейдут на сторону красных, не приняв «смычки» белых и поляков, имевших территориальные претензии к России. «Поражение России в этой войне (советско-польской войне – Р.В.) задержит надолго ее (России – Р.В.) национально-государственное возрождение, углубит ее разруху, укрепит расчленение… Но зато ее победа вознесет ее сразу на былую державную высоту и автоматически откроет перед ней величайшие международные перспективы, которых так боятся ее вчерашние друзья… Ужели этого не чувствует Врангель?»[15] - напишет об этом Устрялов.

Именно эти идеи, которые затем получат название национал-большевизма, Устрялов развивает в своей первой книжке – «В борьбе за Россию», выпущенной в Харбине, куда Устрялов переселился с семьей, в 1920 году. Книжка вызывает скандал в белой эмиграции и… горячую поддержку лидера большевиков В.И. Ленина. Пути «красных» и «белых» патриотов, как и предсказывал Устрялов, пересеклись, и почвой для сотрудничества стало общее стремление сохранить Великую Россию и ее государственность: «С точки зрения большевиков русский патриотизм, явно разгорающийся в последнее время под влиянием всевозможных «интервенций» и «дружеских услуг» союзников, есть полезный для данного периода фактор в поступательном шествии мировой революции. С точки зрения русских патриотов, русский большевизм, сумевший влить хаос революционной весны в суровые, но четкие формы своеобразной государственности, явно поднявший международный престиж объединяющейся России и несущий собою разложение нашим заграничным друзьям и врагам, должен считаться полезным для данного периода фактором в истории русского национального дела»[16].

Сначала Устрялов оставался в одиночестве, затем у него появляются единомышленники. Это сменовеховцы (Ключников, Лукьянов, Потехин, Бобрищев-Пушкин), затем – евразийцы, прежде всего, левые – Л.П. Карсавин, С. Эфрон, Д.П. Святополк-Мирский, П.П. Сувчинский (Устрялов в письме к Сувчинскому прямо называл себя левым евразийцем[17]), хотя и такой лидер правого, первоначального евразийства, как П.Н. Савицкий, в письме к Струве также именовал себя национал-большевиком в устряловском духе[18]. Но ближе всего Устрялов стоит, конечно, к сменовеховцам, с одним из его лидеров – Ключниковым – он был знаком еще по Омску. Устрялов участвует в их первом сборнике («Смена вех», Прага, 1921), в позднейших изданиях – «Накануне», в советском сменовеховском издании «Россия» (где его постоянным «тактическим оппонентом» становится лидер советского сменовеховства И. Лежнев (Альтшуллер)). Однако и по отношению к сменовеховцам Устрялов занимает свою, особую, отстраненную позицию. Впоследствие, когда сменовеховство «полевеет и полостью «растворится в коммунизме», Устрялов будет отзываться о нем даже очень резко[19]. Пытается сотрудничать он и с другими «прореволюционными» группами в эмиграции («утвержденцы»), везде выказывая большую долю самобытности. Устрялов пишет новые работы. Национал-большевизм дополняется экономической теорией в духе ленинского нэпа, но, конечно, без идей социализма и коммунизма, масштабной критикой формальной демократии уже в общеевропейском разрезе, своеобразной теорией революции. Устрялов чутко следит за тем, что происходит на любимой Родине. И он – один из немногих эмигрантских публицистов, к кому прислушиваются и в Советском Союзе, кого не только замечают, но и вступают с ним в полемику. На статьи Устрялова так или иначе отзывалась почти вся «верхушка большевиков» (Ленин, Сталин, Троцкий – сочувственно, Бухарин, Зиновьев, Султан-Галиев – резко неприязненно).

Устрялов активно сотрудничает и в эмигрантской прессе, несмотря на мощное противодействие и обвинения в «политическом коллаборационизме». Продолжает он заниматься и научными исследованиями – он одним из первых дал научную оценку германскому национал-социализму и итальянскому фашизму, занимался изучением политической философии Платона, этики Шопенгауэра, преподает в харбинском Политехе.

В 1925 году Устрялов принимает советское гражданство и устраивается работать на КВЖД. Для философа это был патриотический акт, тем самым он признавал, что СССР есть новая ступень развития все той же российской цивилизации и долг каждого патриота – быть в любом случае со своей Родиной. Тут уместно привести слова Устрялова, написанные еще в 20-ом году: «Нам, естественно, казалось, что национальный флаг и «Коль славен» более подобают стилю возрожденной страны, нежели красное знамя и «Интернационал». Но вышло иное. Над Зимним дворцом, вновь обретшим гордый облик подлинно великодержавного величия, дерзко развевается красное знамя, а над Спасскими воротами, по-прежнему являющими собой глубочайшую исторически-национальную святость, древние куранты играют «Интернационал». Пусть это странно и больно для глаз, для уха, пусть это коробит, но в глубине души невольно рождается вопрос: Красное ли знамя безобразит собою Зимний дворец или наоборот, Зимний дворец красит собою красное знамя? «Интернационал» ли нечестивыми звуками оскверняет Спасские ворота или Спасские ворота кремлевским веянием влагают новый смысл в «Интернационал»?»[20]

В том же 1925 году Устрялов посещает СССР (свои впечатления он описал в брошюре «Россия (у окна вагона)», она вышла вместе со вторым национал-большевистским сборником «Под знаком Революции»). Главный вывод, который вынес Устрялов после посещения Родины, бесед со старыми знакомцами, оставшимися в СССР, лицезрения своими глазами индустриальных успехов Советской России, харбинский отшельник выражает формулой: «национализация Октября». Устрялов с удовлетворением констатирует, что экстремистские и космополитические идеи 1917 года постепенно выветриваются, Россия возвращается в русло национального бытия, конечно, на новом его этапе. Столкнувшись с российской почвой, большевизм все больше становится правее и национальнее.

Но постепенно обстоятельства изменяются не в лучшую для Устрялова сторону. Сменовеховство идет на спад, закрываются сначала европейские сменовеховские издания (газета «Накануне»), затем и внутрисоветские (журнал «Россия»). Все сильнее давление и озлобление эмиграции. В СССР сворачивается нэп, начинается фракционная борьба в партии. В новом сборнике Устрялов стремится осмыслить происходящее, и признает свои ошибки в сфере экономической теории. Устрялов полностью поддерживает Сталина как государственника и Русского Бонапарта, призванного историей вывести Россию из низменной горячки якобинства к ледяным горным вершинам Империи. Харбинский мыслитель приветствует разгром ленинской гвардии – космополитов-революционеров, бредящих мировой революцией. Сталинскую формулу «социализм в отдельно взятой стране» Устрялов воспринимает, и думаем, не без оснований, как перевод на корявый язык вульгарно-марксистского волапюка формулы российского великодержавия. И, кстати, мы должны здесь говорить не только о том, что Устрялов принял Сталина, но и о том, что Сталин принял Устрялова. Недаром же О.А. Воробьев называет тезис о социализме в одной стране «устряловско-сталинским», а С. Сергеев именует Устрялова заочным политическим духовиком Сталина. Без сомнений, вождь внимательно изучал национал-большевистские труды Устрялова, хотя и не мог открыто признаться в их влиянии на свое мировоззрение (следуя принятым тогда в партии нормам, он характеризовал Устрялова как идеолога мелкой буржуазии). Противникам Сталина эта нехитрая уловка была понятна, Троцкий открыто назвал Сталина устряловцем, «могильщиком революции» и русским империалистом, и если откинуть эмоциональную фразеологию и негативные оценки, то, видимо, по существу, он был недалек от истины.

Во всяком случае, уже к середине 30-х Устрялов с удовлетворением замечает: Сталин перешел на позиции национал-большевизма[21] (именно так, а не наоборот, как считает Воробьев, упрекающий Устрялова за то, что… это он стал большевиком ).

В 1935 году в жизни Устрялова происходит ключевой поворот. На Дальнем Востоке получают широкое распространение идеи русского фашизма, резко антибольшевистские и антисоветские (русские фашисты при поддержке японского генштаба осуществляли террористические диверсионные акты на территории СССР, воевали против советских войск при Халкин-голе)[22]. Национал-большевика Устрялова не печатают в местных газетах, он лишается работы в университете. В 1935 году СССР продает КВЖД Манчжурии, и Устрялов решает вернуться в СССР.

На дворе – вторая половина 30-х годов. Близится Большой Террор, который, надо заметить, Устрялов предсказал в своем блестящем анализе логики развития всякой великой революции и даже приветствовал как последнюю агонию революции и возвращение России к своим национальным истокам. Судя по всему, Устрялов и не тешил себя надеждой, что его, бывшего белогвардейца, хотя и лояльного к Советской власти, минуют «ежовые рукавицы». Можно предположить, что для Устрялова – его возвращение было своеобразным самопожертвованием. Столько лет говорить о необходимости принять целиком, пропустить через себя трагическую судьбу новой России, и не бросить свою плоть в костер большевистского бонапартизма, переплавляющий западный коммунизм в особую разновидность русской идеи – это, по Устрялову, безнравственно.

Действительно, первоначально тепло принятый на Родине, нашедший работу преподавателя в советском вузе, печатающийся в главных большевистских газетах – «Правде» и «Известиях», профессор Устрялов в 1937 году органами НКВД вдруг объявляется «врагом народа». По фальшивому обвинению в шпионаже в пользу Японии Устрялов приговаривается к «высшей мере социальной защиты», как выражались в то время. Прямо в день суда приговор был приведен в исполнение.

В 1989 году Н.В. Устрялов был посмертно реабилитирован. А его труды и оригинальные идеи стали возвращаться к нам только сейчас, в начале XXI века, пробиваясь сквозь стереотипы о национал-большевизме, созданные современными политическими авангардистами, присвоившими себе его имя, сквозь инсинуации воинствующего либерализма и западничества.

Перу Устрялова принадлежит множество работ. Истоки национал-большевистской теории можно обнаружить уже в самых ранних (например, в программной статье «К вопросу о русском империализме» (1916 год)). Но основные положения национал-большевизма были высказаны в первых харбинских книжках «В борьбе за Россию» (1920) и «Под знаком Революции» (1925), а затем следует лишь их частные политические приложения (хотя поздние сборники Устрялова, например, «Наше время» (1934) и представляют определенный интерес в плане устряловского анализа фашизма и корректировки устряловской экономической программы). Будем реконструировать истинный русский национал-большевизм – взгляды Н.В. Устрялова, – обращаясь прежде всего к ним.

Часть 2 Национал-большевизм: метод и теория

2.1. Структура национал-большевизма

Вопреки инвективам эмигрантских противников Устрялова, которые хотели представить национал-большевизм как простую идеологию «соглашательства» с большевиками, а также современным ангажированным исследователям, вроде О. Воробьева, которые вообще стремятся вывести национал-большевизм из психологического состояния пореволюционной интеллигенции, мы укажем на то, что вообще-то национал-большевизм – самостоятельная и довольно самобытная концепция. Именно концепция дает обоснование консерватору-неославянофилу Устрялову для тактического союза с большевиками, а вовсе не наоборот. Хотя дело обстояло, конечно, не так, что сначала Устрялов создал доктрину, а затем начал делать из нее политические выводы в своей публицистике; человек страстный и полностью погруженный в «лаву» актуальной политики, Устрялов выплавлял национал-большевистскую теорию прямо в своих публицистических работах, что придало его публицистике особый «философический» привкус. Вычленить теоретические моменты и представить их систематически, конечно, задача непростая, но мы попытаемся с нею справиться.

Подобно случаю с Гегелем, который, кстати, был глубоко уважаем Устряловым, говоря о национал-большевизме следует разделять метод и теорию. Метод национал-большевизма – диалектика, приобретшая характер «политического реализма», теория включает в себя учения о государстве, революции и экономике.

2.2. Диалектика Устрялова

Великий русский философ ХХ века А.Ф. Лосев писал: «диалектика не есть никакая теория. Диалектика есть просто глаза, которыми философ может видеть жизнь»[23]. Если метафизика стремится уместить живую жизнь в прокрустово ложе формально-логических теорий, то диалектика позволяет увидеть жизнь с разных сторон. Противоречивость – свойство самого универсума и мыслить противоречия, в чем главная задача диалектики – значит мыслить реальность как она есть, не подменяя ее схемами нашего рассудочного познания. Устрялов бы вполне согласился с этим, ведь его диалектика есть не что иное, как политический реализм, которому противостоит политический догматизм.

Уже в первой национал-большевистской книжке – «В борьбе за Россию» в статье «О верности себе» Устрялов формулирует эту главную свою методологическую идею. Фундамент ее – признание того, что политика есть сфера относительного, текучего, и что в ней нет «универсальных решений», абсолютных, пригодных всегда и везде методов: «политика вообще не знает вечных истин. В ней по гераклитовски «все течет», все зависит от наличной «обстановки», «конъюнктуры», «реального соотношения сил»[24]. В ней нет постоянных союзников и противников: вчерашний враг становится другом и наоборот. В качестве примера такого политика-реалиста колчаковец Устрялов приводит… В.И. Ленина, политический гений которого он вообще высоко оценивал, естественно, не разделяя при этом его марксистских взглядов: «подобные примеры можно приводить до бесконечности. Наиболее близкий нам – феерическое превращение Ленина из «друга» Германии в ее «врага», из антимилитариста в идейного вождя большой регулярной армии, из сторонника восьмичасового рабочего дня в насадителя двенадцатичасового»[25]. И тут же Устрялов обрушивается на «политических догматиков», которые не осознают того, что живая жизнь противоречива и изменчива и, пусть из благих побуждений, безуспешно пытаются втиснуть ее в узкие и мертвые идеологические схемы, в противоположность политическим реалистам: «…неужели все эти люди (политические реалисты – Р.В.) – изменники своим принципам? Ничуть. Они лишь умеют отличать принцип от способа его осуществления. Они – лучшие слуги своей идеи, чем те, кто близоруким и неуклюжим служением ей лишь губят ее… Они не изменники, они только не доктринеры. Они не ищут неизменного в том, что вечно изменчиво по своей природе»[26]. Любопытно заметить, что эти упреки Устрялова, бросаемые им в адрес «патриотов-догматиков», представлявших большевиков как «силу сатанинскую», с которой не может быть никакого сотрудничества в принципе, по своему пафосу да и содержанию перекликаются с упреками Ленина в адрес меньшевиков, которые тоже хотели следовать «букве марксизма», не учитывая специфических российских условий, и потому заученно твердили об отсталости России, необходимости развития в ней сначала капиталистического базиса, «гражданского общества», начисто отвергая ленинскую идею особого российского пути к социализму[27]. Неудивительно после этого, что вождь революции проявил особое внимание к книге Устрялова «В борьбе за Россию». Дело не только в том, что Ленин осознал выгоды сотрудничества большевиков, после 1918 года превратившихся в оборонцев и государственников, с русскими некоммунистическими патриотами – государственниками (хотя и это сбрасывать со счетов нельзя, вождь был гибок и прагматичен, как и следует хорошему политику). Но, полагаем, есть еще и другое – Ленин почувствовал в Устрялове «родственную душу», такого же, как он сам, врага политического догматизма и романизма и апологета историзма и диалектики, только стоящего на совершенно иных, немарксистских позициях.

Эту идею Устрялов развивает во второй национал-большевистской книжке «Под знаком Революции» в статье «Два этюда». Тут Устрялов привлекает, кроме Гегеля, еще и авторитеты Гамбетта и Макиавелли и находит своей методологической позиции на первый взгляд шокирующее определение – оппортунизм. Устрялов стремится избавить это слово от налипших к нему негативных ассоциаций и вернуть ему подлинный смысл, который вкладывал в него теоретик оппортунизма Гамбетта: оппортунизм – это «политика результатов. То, что мы называем «реальной политикой». Учет обстановки, трезвый анализ действительных возможностей. Приспособление к окружающим условиям, дабы успешнее их преобразить, направить к поставленной цели»[28]. Имеется в виду не политическая беспринципность, приспособленчество и «фактопоклонство», отнюдь, речь идет об отсутствии неразумного романизма и доктринерства, желающего «резать по живому», калечить действительность в угоду «чистоты идеи». Устрялов восклицает в связи с этим: «нет ничего хуже в политике, чем упрямое и безответственное доктринерство… даже жертвенность не искупает порока ослепленности… Жертвы оправданы только тогда, когда они – реальные и необходимые средства к достойным и реальным целям»[29].

Еще одним классическим теоретиком «оппортунизма» Устрялов объявляет, конечно, Макиавелли. И тут не обходится без необходимости сначала реабилитировать это великое имя: «веками клеветали на него людские пороки – глупость, зависть, тщеславие, лицемерие, вероятно, оттого, что он их гениально распознал и учил, взнуздав их, пользоваться ими. Веками чернили «макиавеллизм» – гений Макиавелли не стал от того ни менее ярок, ни менее предметен, ни менее актуален в своей положительной и творческой направленности»[30]. Политический реализм Макиавелли, в действительности, не имеет ничего общего с пресловутым «макиавеллизмом» – стремлением к власти ради власти любыми средствами. Макиавелли учит овладевать властью не ради нее самой, а ради блага Родины: «…весь безбрежный релятивизм средств ни на минуту не заслонял в его гениальном ясновидящем сознании прочного достоинства руководящей задачи его времени, разума нарождающейся эпохи: великая родина, великая нация, великое государство»[31]. Макиавелли призывает государя отступать от норм морали не ради циничного самоутверждения, а потому, что в политике сплошь и рядом случаются ситуации, когда невозможно вести себя безукоризненно морально. Ведь мораль исходит из того, какими люди должны быть, а политик вынужден исходить из того, какие они есть на самом деле, то есть учитывать и использовать во благо их слабости и даже пороки[32].

Следуя Макиавелли, Устрялов предлагает свое понимание лозунга «цель оправдывает средства», который лицемерные либеральные политики поносят как верх цинизма, но которым сами вынуждены, пускай и исподтишка, пользоваться. Неправильно противопоставлять цели и средства и доктринерски вопить, что-де благая цель требует благих лишь средств, это значило бы не видеть диалектики цели и средств. По мере своего воплощения цель может становиться средством и вообще: «повсюду причудливое сплетение посредствующих целей и целеподобных средств»[33], а конечные абсолютные цели – вне этого материального мира с его изменчивостью и текучестью. Устрялов распространяет гегелевскую диалектику не только на цели, но и на средства, они тоже должны учитывать реальность, дабы не коверкать жизнь и не нести лишние страдания людям. Тех политиков, которые верят в политическое абсолютное зло, наряду с политическим абсолютным добром, Устрялов презрительно именует манихеями[34]: очевидно, имеются в виду белые патриоты, видящие в большевиках «силу сатанинскую», а в себе самих «спасителей отечества». Устрялов напоминает, что в мире политики нет абсолютного добра и абсолютного зла, здесь, в сфере низменной, текучей, материальной добро и зло перемешаны. Большевики – противники Церкви и Империи, с точки зрения русского патриота – это зло, но большевики принесли и добро – сохранили великодержавное российское государство, без которого немыслимо историческое бытие России. Белые, или, по крайней мере, самое консервативное их крыло, строили свою идеологию на православных и государственных ценностях – это благо, но закончили они сговором с врагами России, кое-где даже согласием «поделиться» с Западом русскими территориями – это зло. Такова диалектика политического добра и зла, одно легко перетекает в другое, патриоты становятся врагами своей Родины, космополиты – ярыми патриотами, желающие спасти Веру готовы разрушить государство, которое – корень бытия народа, а значит и его Веры, желающие уничтожить Веру перерождаются и приходят к ее пускай и неохотному и половинчатому, но признанию.

Теоретическая основа этого «оппортунизма», то есть политической диалектики Устрялова – конечно, та же гегелевская диалектическая теория национального духа. Дух народа дышит, где хочет, и его парадоксальные пути плохо согласуются с политическими доктринами, создаваемыми кабинетными теоретиками. Он – «Исторический Разум, живущий в нации, в государстве, врачующий их же недуги их же собственными орудиями и силами»[35]. Диалектика в этом смысле есть смирение перед неисповедимостью путей национального духа для нашего догматического рассудка, признание действительного как разумного, и в то же время не преклонение перед этим действительным, не бездумная, романтическая его идеализация.

Итак, диалектику Устрялова не стоит понимать лишь как политическую гибкость и парадоксальность, умение тонко чувствовать политическую обстановку и учитывать ее малейшие изменения (хотя и это верно, недаром же Устрялова называют русским Макиавелли). Устрялова вообще-то, впрочем, как и Макиавелли, не интересует реальная политика ради реальной политики. Диалектика, реальная политика – все это теряет значение вне высокой, являющейся предметом всех устремлений сверхзадачи – сохранения государства. Теория государства и есть истинный фундамент национал-большевизма, от которого зависят и все остальные его учения, а государственничество – альфа и омега национал-большевизма. И тут наблюдается органичное срастание метода и теории, учение о государстве у Устрялова внутренне диалектично, а диалектика у Устрялова, как мы видели, подчинена сохранению и процветанию государства.

2.3. Национал-большевистское учение о государстве

Уже в одной из ранних программных своих работ Устрялов формулирует базисное для своей политической теории положение: «человечество настоящей эпохи существует и развивается под знаком государственности. Народная личность, «национальная идея», как и всякая духовная монада, для своего проявления требует определенного единства. Единое целостное начало должно скреплять собою то сложное многообразие, каким представляется историческая жизнь того или другого «народа». И вот государство и явилось таким объединяющим, оформляющим, скрепляющим началом»[36]. Позднее Устрялов сформулирует его еще острее: «Для патриота эта общая верховная цель формулируется старым римским изречением: «благо государства – высший закон». Принцип государственного блага освящает собою все средства, которые избирает политическое искусство для его осуществления»[37]. Надо сказать, что это – нетипичная позиция для русского мыслителя, среди которых больше было вообще-то анархистов и антигосударственников, и «левых» и «правых» (от Бакунина до Толстого), или, по крайней мере, сторонников «либерального ослабления государства». Впрочем, этатизм Устрялова, как мы уже отмечали, не лишен предшественников в русской традиции: сам он указывает на Пестеля и Герцена, на поздних славянофилов Данилевского и Леонтьева, мы же укажем на его непосредственных учителей Струве, Новгородцева, Е.Н. Трубецкого. Однако еще ближе Устрялову Гегель, именно от его понимания государства – как высшей формы проявления национального духа – Устрялов и отталкивается: «государства – те же организмы, одаренные душой и телом, духовными и физическими качествами. Государство – высший организм на земле и не совсем неправ был Гегель, называя его «земным богом»[38]. (здесь нет никакого «отхода от православия», напомним, Гегель называл богом «исторический дух», отсюда истинный смысл этой фразы Устрялова: государство – земное воплощение исторического национального духа).

Устрялов стремится реабилитировать понятие империализм, которое в политическом лексиконе, начиная с XIX века, стало восприниматься сугубо негативно. Империя есть высшая форма государственного развития, она охватывает собой множество народов, имея таким образом в качестве субстанции культурно многообразный субстрат, она наилучшим образом защищает входящие в нее народы. Плох не империализм как таковой, а такой империализм, который по-варварски относится к народам периферии империи, вместо культурного взаимообогащающего диалога и сотрудничества практикуя насилие и грабеж (впоследствие в поздний период творчества Устрялов будет на этом основании противопоставлять советское великодержавие, которое совмещает в себе принцип единого сильного государства и братский союз народов, и западное великодержавие, которое собственно и называют империализм и которое основано на западоцентризме, ксенофобии, презрении к неевропейским народам и грубом попрании их интересов[39]). Сам же по себе империализм, понятый именно как великодержавие, стремление к созданию больших, многонародных государств вполне отвечает духу времени (Устрялов при этом отмечает, что ХХ век есть век империализма, каждая нация, чувствующая в себе творческие силы, создает свой, оригинальный «империализм» – английский, германский, американский, турецкий, наконец, российский). Более того, империализм совершенно естественен, так как связан с неотъемлемыми, сущностными чертами государства: «перед каждым государством встает практический императив: стремись к расширению, будь могучим, если хочешь быть великим! Здесь не только голос биологически естественного и ценного инстинкта, здесь веление нравственного разума, завет и требование исторического духа»[40]. Нас не должно удивлять утверждение о нравственном и культурном императиве империализма; для Устрялова великая империя органически и необходимо связана с великой культурой…

Всемирная история и международная политика и формируются столкновением различных «империализмов», которое по сути есть конкуренция национальных идей. Одни империи рождаются, другие умирают, малые государства переходят от одной сферы влияния к другой, давно уже утеряв самостоятельное значение… Устрялова чарует эта картина борьбы, смертей и рождений, крови и страданий, из которых вырастают цветы культуры, дикая красота живой жизни, стоящей вне наших схем, столкновение и переплетение стилей, культур. Он видит в изменениях политического ландшафта «печать высшей мудрости», «приговор исторического духа» – и здесь мы чувствуем влияние на Устрялова не только Гегеля, но и немецкого романтика и эстета Фридриха Ницше, а также его русского «собрата по духу», тоже эстета, но только православного, К. Леонтьева.

Р.Р. Вахитов
Продолжение следует...

[1] - напр., в №8 журнала «Элементы» были опубликованы статья Устрялова «Хлеб и вера» и его письмо к П.П. Сувчинскому от 1926 года, в приложении к «Независимой газете» «Хранить вечно» (№2 (10) за 2000 год) публиковались письма Устрялова (составитель С. Константинов). В Интернете Устрялов представлен более полно, многие его программные статьи есть на сайте «Библиотека думающего о России», на сайте «Библиотека Олега Колесникова» есть почти все сборники и книги Устрялова, но Интернет доступен далеко не всем, кроме того, только книга может действительно ввести тексты в научный оборот ввиду затруднительности цитирования по Интернету
[2] - публикация в 8 номере журнала «Элементы» статьи Устрялова «Хлеб и вера» и письма Устрялова Сувчинскому от 1926 года – фактически исключение
[3] - см. напр., статью А.Г. Дугина «В комиссарах дух самодержавья» (о книге М. Агурского «Идеология национал-большевизма») в сборнике «Тамплиеры пролетариата»), где нет ни одной ссылки на Устрялова, как, впрочем, и в большинстве статей Дугина на национал-большевистскую тематику, или статью А. Карадогина «Диалектика Устрялова» в номере 8 журнала «Элементы», е автор открыто признает, что в своем обзоре опирался исключительно на работу М. Агурского
[4] - цит. по А.Г. Дугин «В комиссарах дух самодержавья (о книге М. Агурского «Идеология национал-большевизма»)»/ А.Г. Дугин «Тамплиеры пролетариата». М., 1997, с. 61
[5] - А.Г. Дугин «Тамплиеры пролетариата» М., 1997, с. 8
[6] - на генеалогическую связь Устрялова и славянофилов указывает Агурский, правда, другой современный исследователь О.А. Воробьев в работе «Трагедия перерождения и «Смена вех» оспаривает это на основании того, что ранние славянофилы в отличие от Устрялова не были этатистами. Но, полагаем, возражение Воробьева весьма уязвимо для критики: прежде всего, никто не утверждает, что взгляды Устрялова тождественны взглядам Аксакова или Киреевского, преемственность может предполагать связь лишь по одному из аспектов концепции и во-вторых, Воробьев не учитывает того, что и среди славянофилов не было единства по отношению к государству; поздние славянофилы – Данилевский и Леонтьев были не менее радикальными государственниками, чем сам Устрялов, и именно их, он кстати и называет в числе своих учителей .
[7] - насколько нам известно, впервые стал разграничивать сменовеховство и национал-большевизм С. Сергеев (см. С.Сергеев Страстотерпец великодержавия/Н.В. Устрялов Национал-большевизм М., 2003, с. 38), мы совершено согласны с этим, тем более и взгляды Устрялова значительно отличаются от сменовеховских, полностью признающих революцию (тогда как Устрялов принимал большевизм лишь тактически), да и сам Устрялов писал о себе как о не-сменовеховце, напр., в письме к Сувчинскому от 1926 года (переопубликовано в журнале «Элементы» №8).
[8] - они собраны на сайте О.А. Воробьева по адресу http://voa.chat.ru ; в данной статье ссылки на электронные варианты статей с этого сайта
[9] - «Трагедия перерождения. Николай Устрялов и «Смена вех»
[10] - «Психологические мотивы сменовеховства»
[11] - там же
[12] - подробно о жизни Н.В. Устрялова см. С. Сергеев Стастотерпец великодержавия//Н.В. Устрялов Национал-большевизм М., 2003 и М. Агурский «Идеология национал-большевизма», глава «Откровение в Чите» (публикация в Интернете альманах «Восток» №7 (19), июль 2004 года, О. Воробьев «Трагедия перерождения. Николай Устрялов и «Смена вех», К.А. Фетисов «Великая русская революция достойна великой России» (жизнь и творчество Н.В. Устрялова), А. Карадогин «Диалектика Устрялова»/ «Элементы» №8 (2000) размещено на портале «Арктогея»
[13] -см. статью «Февральская революция (к восьмилетнему юбилею)» в сборнике «Под знаком Революции»
[14] -см. М. Агурский Идеология национал-большевизма/Альманах «Восток» №7 (19), июль 2004
[15] - Н.В. Устрялов Национал-большевизм М., 2003 с.с. 72-73
[16] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 59
[17] - см. «Элементы» №8
[18] - Письмо к Струве «Еще раз о национал-большевизме»/П.Н. Савицкий Континент Евразия М., 1997
[19] - Письмо Устрялова к Сувчинскому/ «Элементы» №8/Портал «Актогея»
[20] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 54
[21] - см. К.А. Фетисов Великая русская революция достойна великой России (жизнь и творчество Н.В. Устрялова).
[22] - см. напр. о русском фашизме начала ХХ века в книге И. Стогова «Революция сейчас. Документальный роман», Спб, 2004, глава «Коричневая книга»
[23] - А.Ф. Лосев Бытие. Имя. Космос. М. 1993, с. 625
[24] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 65
[25] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 67
[26] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 67
[27] - см. об этом в работе В.И. Ленина «О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова)»
[28] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 330
[29] там же
[30] - Н.В. Устрялов Указ. соч., с.332
[31] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 333
[32] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 333
[33] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 331
[34] - см статью «Ignis sanat» в сборнике «Под знаком Революции»/Н.В. Устрялов Указ. соч.
[35] - Н.В. Устрялов Указ. соч. с. 243
[36] - Н.В. Устрялов «К вопросу о русском империализме»/Журнал внешней политики и права «Проблемы Великой России» №15, 15 (28) ноября 1916 года. Републикация на сайте «Библиотека Олега Колесникова» (подготовлена О.А. Воробьевым)
[37] - Н.В. Устрялов Национал-большевизм М., 2003,. с. 65
[38] - Н.В. Устрялов «К вопросу о русском империализме»/Библиотека Олега Колесникова
[39] - см. статью Н.В. Устрялова «Самопознание социализма»/Библиотека Олега Колесникова
[40] - Н.В. Устрялов «К вопросу о русском империализме»/Библиотека Олега Колесникова