Юлиус Эвола всегда считал себя представителем «настоящих правых», которых он определял как «стражей идеи подлинного государства» и как течение мысли, которое сумело воспринять «в сфере политики связанные с понятием иерархии и качества, аристократические и традиционные ценности» (73). Под правыми следует подразумевать не только тех, кто отверг революцию 1789 года и то, что она вызвала к жизни, но и тех, кто стремится сохранить совокупность принципов, мнений и духовных ценностей, присущих метафизической концепции бытия, берущей свое начало из «изначальной Традиции». Это определение, однако, остается двусмысленным, и не только из-за многозначности слова «правые» - в истории было много разных правых, каждые из которых считали себя единственно «настоящими» - и поскольку в этом отношении разделение на левых и правых становится в наши дни все более относительным, но также равным образом из-за крайней оригинальности взглядов Эволы, которые, кажется, невозможно отнести к какому-либо существующему направлению политической мысли.

Дать  точное определение политической позиции, которую занимал Эвола, на деле много труднее, чем может показаться. Многие моменты, начиная с его критики демократии и его выбор в пользу трансцендентальной и абсолютной формы власти, на первый взгляд сближают его с монархистами и контрреволюционерами. Впрочем, он и сам неоднократно говорил о себе как о стороннике монархии. «С полным основанием можно утверждать, - пишет он, например, - что настоящие правые  без монархии лишены своего центра тяжести и естественной связи» (74). Или еще: «Очень трудно представить нам подлинных правых в отсутствие монархии» (75). Однако его неприязнь к христианству, его апология «мужских союзов», его любовь к восточным и эзотерическим доктринам, его осуждение политики, которую проводили французские короли, даже манера, в которой он жестко связывает монархизм и аристократизм (76), с трудом могут быть восприняты (и на деле они зачастую отвергались) роялистами и контрреволюционными кругами. Сам он, впрочем, никогда бы не смог подписаться под высказыванием Луи де Боналя, согласно которому «человек существует только для общества, и общество только формирует его для себя» (77). Его критика национальных королевств и идеи государства-нации отдаляли его радикальным образом от националистов. И напротив, его абсолютистская концепция верховной власти противоречит прямо идеям федерализма, согласно которым именно снизу должно проистекать желание образовать союз местных самоуправляющихся общин. Наконец, его взгляды несовместимы с интегральным экологизмом, который проповедует «возвращение к Матери-Земле» и отказывает человеку в праве безудержно переделывать под себя окружающую среду, это идеи, в которых он определенно увидел бы только новые проявления «натуралистского» и «женского» начала (78).

Иногда  Юлиуса Эволу представляли как наиболее выдающегося итальянского представителя того получившего распространение в Германии в двадцатые и тридцатые годы широкого течения политической мысли, которому дали название «Консервативная революция». Это нельзя назвать полностью неверным, и он бесспорно чувствовал свою собственную близость по крайней мере к некоторым представителям этого течения. Впрочем, известно, что на протяжении большей части своей жизни Эвола обращался к Германии, не только потому что его доктрина совершенно естественным образом вела его к «Свету Севера», но еще и потому что он надеялся найти в этой стране, чьим языком он в совершенстве владел, признание, которое перед последней мировой войной он почти не смог получить в своей. Однако ярлык «консервативного революционера» ему подходит лишь отчасти.

Круги «фелькиш», которые были первыми, кто заинтересовался им из-за его «язычества» (79), быстро увидели, что выработанное им представление о «нордических» истоках полностью отличается от их собственного. Если эти круги могли разделять его любовь к эзотеризму, то они не могли принять чисто метафизическую концепцию «индогерманской» древности, обходящуюся без корней, берущих начало из крови и почвы. Критика, с которой Эвола обрушивался на представление о «народе»,  его выставляемые напоказ антинатализм и антибиологизм, его элитизм, его предпочтения в пользу «Ордена», состоящего из холостых мужчин, были противоположны их собственному идеалу, общинному, народническому и несомненно скорее аристократически-демократическому, нежели чем аристократически-монархическому. В этих кругах, уже испытавших мало симпатий к латинскому миру («Свобода от Рима!» был одним из их излюбленных девизов), примат, отдаваемый Эволой государству и его враждебность по отношению к ценностям, связанным с женским началом (80) могли рассматриваться только как «типично средиземноморские» черты. Впрочем, Эвола и не имел продолжительных контактов с фелькиш.

Немного большим успехом он пользовался  у представителей младоконсервативного течения (Эдгар Ю. Юнг, Отмар Шпан, Вильгельм Штапель, Альбрехт Эрих Гюнтер, Карл Антон Рохан и др.), которые в принципе были более открыты латинскому миру и с которыми ему удалось завязать более тесные связи. После его речи, произнесенной в 1934 году в Берлине на заседании Клуба господ, который возглавлял барон Генрих фон Гляйхен, он мог даже ощутить, что находится среди своих. Но однако не следует преувеличивать влияние, которое могли иметь его идеи. Несмотря на несколько благоприятных отзывов (так, постоянно приводится свидетельство Готфрида Бенна о «Восстании против современного мира», которое было переведено в Германии в 1935 году), взгляды Эволы в Германии пользовались только весьма ограниченной популярностью. Даже в принадлежавших младоконсерваторам изданиях, где имя Эволы иногда встречалось, он никогда не играл роль настоящего ориентира. Главная причина этого, возможно, заключалась в том, что эволианское мировоззрение апеллировало к метафизическим «традиционалистским» концепциям, очень далеким от образа мышления германских младоконсерваторов, большей частью проистекающего из наследия романтизма. Идея Империи (Reich), точно также как «прусская этика» занимали, несомненно, большое место в сфере интересов младоконсерваторов, которых также постоянно привлекало историческое измерение политических проблем, и у которых, кроме того, была представлена идея аристократического правления. Интерес, который Эвола испытывал к «изначальной Традиции», к «олимпийской духовности» или еще к эзотеризму был им, напротив, достаточно чужд. Для большинства из них представление о народе (Volk) со времен Гердера сохраняло явственно позитивный заряд и, следуя германской традиции, им казалось сумасбродством помещать (как это было в случае «традиционной» антропологии, которой придерживался Эвола) «дух», который они охотно подозревали в том, что он является выражением абстрактных и рационализованных представлений о бытии, выше «души», рассматриваемой ими, напротив, как избранное вместилище «аутентичности» народа (81).

Критика техники, с которой выступал Эвола, могла бы сблизить его с Хайдеггером, но его метафизика несовместима с хайдеггеровской онтологией, которую он впрочем и отверг в «Масках и ликах современного спиритуализма». Его критика одержимости экономическими проблемами и центральное место, которое он отводил государству (которое представлял себе в образе великого катехона, могущественного «замедлителя» процесса упадка), могли бы поставить его рядом с Карлом Шмиттом, но его непризнание автономии политической сферы, наряду с его безразличием к конституционным вопросам, а также тем, что он настаивал на «этической» природе верховной власти, и той манерой, в которой он полагал, что «изначальное значение государства» восходит к «сверхприродному уровню» (82), полностью отдаляют Эволу от Шмитта. Одновременно он был совершенно далек от «первого Юнгера» (несмотря на оправданный интерес, который он испытывал к «Рабочему» (83) из-за того благоговения, которое тот питал к технике, и от «второго Юнгера» из-за его «натуралистских» увлечений. Что касается Шпенглера, Эвола сам имел возможность в своем предисловии к первому итальянскому изданию «Заката Европы», которое он и подготовил, объяснить, в чем его собственная теория циклов отличается от шпенглеровского подхода к морфологии культур (84). Короче говоря, нет ни одного автора из числа приверженцев Консервативной революции, которому можно было бы его уподобить или хотя бы сравнить. 

  Фашизм  и национал-социализм  

Его отношения с фашизмом и национал-социализмом  были еще более сложными. Здесь  нет возможности подробно остановиться ни на том, как Юлиус Эвола жил во время правления Муссолини, ни на эволюции его взглядов в этот период. Он сам давно объяснился по этому поводу в двух последовательных изданиях своей книги, посвященной фашизму (85), также как в своей автобиографии. Напомним только, что до 1928 года он был по крайней мере другом министра Джузеппе Боттаи, еще больше времени он поддерживал дружеские контакты с Джованни Прециози, который позволил ему публиковаться в своем журнале «Ля вита итальяна», и с Роберто Фариначчи, благодаря которому начиная с 1934 года он получил возможность иметь два раза в месяц свою страницу «Диорама философико» в еженедельнике «Режиме фашиста». К тому же он встречался два или три раза с Муссолини во время войны (86).

В феврале 1930 года Эвола начал выпускать журнал под названием «Ля Торре», который подвергся жесткой критике со стороны определенных официальных кругов и вынужден был закрыться 15 июня того же года, после того как вышло всего десять номеров (87). В пятом номере, датируемом 1 апреля, он напишет: «Мы не являемся ни «фашистами», ни «антифашистами». «Антифашизм» это ничтожное явление. Но для нас, непримиримых врагов плебейской идеологии, всякой «националистической» идеологии, всяких интриг и «партийного» духа (…), фашизм это слишком мало. Нам бы хотелось фашизма более радикального, более отважного, фашизма, по-настоящему абсолютного и не опирающегося на чистую силу и не склонного к каким-либо компромиссам».

Было  бы серьезной ошибкой толковать  эти строки, которые часто цитировались (88), как доказательство того, что  Эвола якобы хотел более радикального фашизма, еще «больше фашистского», чем он был. «По-настоящему абсолютный фашизм», о котором говорил Эвола, на самом деле был фашизмом, который был бы одновременно «более радикальным» и… менее фашистским. Этот «суперфашизм» в реальности был супрафашизмом. Именно это отчетливо проявилось в заявлении, которое Эвола сделал на своем процессе в 1951 году: «Я защищал и защищаю «фашистские идеи» не в качестве «фашистских», но поскольку и наколько они восприемлют высшую, предшествовавшую фашизму традицию, насколько они следовали иерархическим, аристократическим и традиционным представлениям о государстве, представлениям, которые были повсеместно распространены и поддерживались в Европе вплоть до французской революции. В действительности взгляды, которые я защищал и защищаю как человек, не следует называть фашистскими, но традиционными и контрреволюционными» (89). То, чего придерживался  Эвола, итак, это мировоззрение «высшее и предшествующее» фашизму, это идеология «Старого Режима», носящая «всеобщий характер», которой, согласно нему, фашизм придерживался только частично. Это абсолютно равносильно тому, чтобы сказать, что он ценил в фашизме только то, что не являлось специфически фашистским, или, если вам нравится больше, он отвергал то, что было наиболее специфически фашистским в фашизме.

Когда читаешь книгу, которую Эвола посвятил фашизму и национал-социализму, впрочем, приходится констатировать, что упреки, которые он адресовал этим двум политическим режимам, нельзя назвать незначительными. В фашизме он критиковал националистическую риторику, идею единственной партии, «бонапартистские» и плебисцитарные тенденции режима, его морализаторские и мелкобуржуазные аспекты, неудачу его политики в сфере культуры, не забывая об акценте, поставленном на «гуманизме труда» (Джованни Джентиле), который он толковал как нечто вроде призыва к «дегенеративному превращению политики в экономику». И напротив, не вызывает удивления, что он ставил в заслугу фашизму то, что он «поднял на щит в Италии идею государства» и силою утвердил примат этого последнего по отношению к народу и нации.

По  отношению к национал-социализму он был еще более суров. Объединяя  все критические моменты, которые  он развивал в своих статьях с  начала тридцатых годов (90), он ставил в заслугу гитлеровскому режиму то, что он ощущал необходимость  «борьбы за мировоззрение», но чтобы  тотчас же отвергнуть все составные  этого мировоззрения. Именно так он отвергал пангерманизм, ирредентизм, идею пусть даже «национального социализма», биологический расизм – который он определял как учение, связующее «вариант националистической идеологии с пангерманистской основой и идеями биологического сциентизма» (91), - социальный дарвинизм, «настоящая мегаломания» Гитлера с его «милленаристскими причудами» и его «совершенно плебейским духом», «миф о Volk» и важность, придаваемая народной общности» (Volksgemeinschaft), идеализация роли матери для женщины, превознесение «благородства труда» и эгалитаризм, присущий Трудовой службе (92), ликвидация прусского государства и традиций юнкерства, «пролетарские» аспекты режима, лишенного всякой «высшей легитимности» и даже антисемитизм, который, как он писал, принял у Гитлера вид «одержимого фанатизма».

Как видно, список длинный. Но, однако, является бесспорным то, что Эвола равным образом считал, что фашизм и национал-социализм в целом боролись «за правое дело». Если, с одной стороны, он не щадил их своей критикой, то, с другой, он представлял эту критику как свидетель, не из неприятия принципа («антифашизм это ничтожное явление»), но из-за стремления и желания «исправить» то, что казалось ему столькими ошибками и серьезными недостатками.

Говоря  другими словами, в то время как  Эвола никогда не был ни фашистом, ни национал-социалистом в строгом смысле слова, в не меньшей степени им владело чувство, что, принимая все во внимание, эти режимы были все-таки лучше, чем их противники, и что их многочисленные недостатки могли быть «исправлены». Это чувство может вызвать удивление, так как когда смотришь на все то, в чем Эвола обвинял фашизм и национал-социализм, иногда возникает вопрос, остается ли в них еще что-нибудь, что способно вызвать его симпатию. И именно здесь следует задаться вопросом.

Не  вызывает сомнения, что Эвола вначале уважал фашизм и национал-социализм за их «антипросвещенчество» и откровенный антидемократизм. Фашизм и национал-социализм, на его взгляд, по сути своей представляли реакцию против идей 1789 года, и даже если форма, придаваемая этой реакции, была спорной, поскольку он констатировал у них присутствие типично «демократических» черт, фактом остается то, что для него такая реакция была в начале своем здоровой. Эвола сделал из этого двойной вывод о сущностном родстве фашизма и национал-социализма и о возможности исправить их в более традиционном духе, «ведя их к собственным истокам». Факт, что эти два режима вынуждены были сражаться с одними и теми же противниками, начиная от либеральных демократов до социалистов и коммунистов, служил естественным подтверждением этого мнения.

То, что современная историография  позволила установить по поводу фашизма и национал-социализма, приводит, однако, к тому, что начинаешь задаваться вопросом, не ошибся ли печальным образом Юлиус Эвола в этой оценке. На деле, нет никакой очевидности, что фашистский и национал-социалистический режимы принадлежали к «одному и тому же миру», и еще менее очевидно, что они когда-либо были составной частью духовного мира Эволы, то есть этой «высшей и предшествующей традиции», «всеобщей природы», которая всегда бы содержала «иерархическую, аристократическую и традиционную концепцию государства», «сохранявшуюся в Европе до французской революции». То, что национал-социализм имел тоталитарную природу, не может быть сегодня серьезным образом оспорено, в то время как фашизм в большей степени относят к авторитарным режимам. Начиная от Ренцо де Феличе и до Эрнста Нольте, неоднократно подчеркивалось, что источники вдохновения в сфере идеологии двух режимов были разные. Показательным в этом отношении является факт, что для Эволы главная заслуга фашизма состояла в том, что он утвердил «примат Государства над народом и нацией», в то время как именно в этом фашизм больше всего упрекали теоретики национал-социализма. Сходство национал-социалистического режима с режимом большевиков, который вне сомнения, являлся политической формой, вызывавшей наибольшую неприязнь у Эволы, к тому же сегодня все более признается, в качестве свидетельства можно процитировать только труды Ханны Арендт, Раймона Арона, Франсуа Фуре или Стефана Куртуа. Наконец, глубокая связь двух режимов с современностью, которую Эвола ненавидел всеми фибрами своей души, неоднократно становилась ему очевидной. За фасадом намеренно отдающей архаикой риторики фашизм и национал-социализм представляли собой чисто современные явления, которые, как таковые, отводили центральное место научному, техническому и промышленному развитию, одновременно с тем, что они уделяли много внимания политической мобилизации масс. Муссолини впрочем недвусмысленно заявил: «То, что фашисты отвергают  социализм, демократию и либерализм, не должно побуждать думать, что фашизм стремится вернуть мир в то состояние, в котором он пребывал до 1789 года, это год, который считается датой начала демократической и либеральной эпохи. Мы не стремимся назад. Сторонники фашистской доктрины не считают де Местра своим пророком» (93).

Характерным для такой двусмысленности является внимание, которое  в рамках Третьего рейха Эвола уделял СС, очень вероятно потому, что эта организация представляла себя как «Орден», а идея Ордена, как мы видели, играла центральную роль в его политических взглядах. В 1938 году Эвола имел возможность сделать репортаж  о знаменитых национал-социалистических «Орденсбургах»для журнала Прециози. Но за одним и тем же словом скрывались совсем разные вещи. Гиммлер, конечно, лично мог быть очарован тевтонскими рыцарями и воспоминаниями о «древних германцах», но его мировоззрение тем не менее было антиподом взглядов Эволы. Сами СС никоим  образом не задумывались в качестве «мужского союза», «элиты, образуемой исключительно мужской солидарностью» и не имели своей целью идеал «абсолютной личности»: каждый из членов СС был, напротив, обязан основать очаг, вписывающийся в «наследственную линию». В еще большей степени, чем сама нацистская партия, СС сделали из «биологического материализма» центр своего мировоззрения (95).

Итак, Эвола не признал, вероятно, в полной мере желания фашизма и национал-социализма бороться против идеологий, против которых он сам выступал, не только потому что эта борьба велась ими современными средствами, но и также потому, что она велась во имя другой формы современности. Отсюда вся двусмысленность его позиции. Он ценил в фашизме то, что не было специфическим фашистским, но «традиционным», продолжая верить в возможность «исправить» фашизм и очистить его от того, что являлось его собственной принадлежностью, недооценивая важность того, что и сделало фашизм фашизмом и ничем другим. Филипп Байе сказал по этому поводу «переоценке потенциала реакционности фашизма и национал-социализма», что она была «причиной, по которой [Эвола] встал на сторону тех, кто собственно и основал эти два режима и придал им их специфические особенности» (96). Здесь возникает вопрос, а имел бы «исправленный» фашизм, как его желал Эвола, что-то общее с фашизмом историческим.

Примечания

  73. « L’Etat et le travail », art. cit., p. 35.

  74. Le fascisme vu de droite, op. cit., p. 59.

  75. « La droite et la culture », in Explorations, op. cit., p. 280. См. такжеJulius Evola, Citazioni sulla Monarchia, Thule, Palermo 1978.

  76.  Напомним здесь, что, по крайней  мере в случае Франции, отношения между королем и знатью были зачастую более чем конфликтными: правители Франции постоянно боролись против феодалов. Герман Кайзерлинг, к которому Юлиус Эвола не питал почти никакого почтения, писал, что по его мнению, «аристократы всегда были по своей сути республиканцами, естественной формой государственного устройства для народов, у которых есть аристократия, является, следовательно, республика, а не монархия, так как последняя только с трудом терпит рядом с тобою кого-либо, кто считает себя принадлежащим к высшему классу» (L’analyse spectrale de l’Europe, Gonthier-Médiations, Paris 1965, p. 156).

  77. Théorie du pouvoir politique et religieux [1796], UGE/10-18, Paris 1966, p. 21.

  78.  Говоря о христианстве, ему, однако, случилось написать, что «отвержение, насильственный разрыв с природой ведет к ее десакрализации, к разрушению органического представления о мире как о космосе» (L’arc et la massue, op. cit., p. 202). Но с трудом видится, как эти высказывания можно совместить с его постоянными призывами в пользу господства «мужского» элемента над всем тем, что принадлежит к сфере «природы». В книге «Оседлать тигра» Эвола уточняет: «Всякое «возвращение к природе» (выражение, в которое в общих чертах также можно включать любые требования в пользу прав инстинкта, бессознательного, плоти, жизни, которой угрожает «интеллект» и тому подобного) является проявлением упадка» (op. cit., p. 154).

  79.  Первая книга Эволы, переведенная на немецкий язык, Imperialismo pagano (Atanor, Todi-Roma 1928),  была опубликована в пересмотренной и значительно исправленной автором версии издательством, непосредственно связанным с кругами фелькиш: Heidnischer Imperialismus, Armanen, Leipzig 1933, перевод на итальянский немецкой версии: « Heidnischer Imperialismus», Centro Studi Tradizionali, Treviso 1991). О связях Эволы с представителями Консервативной революции см. также H.T. Hansen, « Julius Evola und die deutsche Konservative Revolution », in Criticón, Munich, avril-juin 1998, pp. 16-32.

  80. Некоторые теоретики фелькиш, среди которых Эрнст Бергман и особенно Герман Вирт, чьи труды о «западно-атлантическом» происхождении европейской цивилизации Эвола ценил, по поводу того, что касалось полярности мужского и женского начал, придерживались мнения, полностью противоположному его собственному, недвусмысленно утверждая превосходство ценностей, связанных с женским началом, над ценностями, относящимися к мужскому началу. См.  Ernst Bergmann, Erkenntnisgeist und Muttergeist. Eine Soziosophie der Geschlechter, Ferdinand Hirt, Breslau 1932 ; Herman Wirth, Der Aufgang der Menschheit. Untersuchungen zur Geschichte der Religion, Sumbolik und Schrift der Atlantisch-Nordischen Rasse, Eugen Diederichs, Jena 1928.

  81. В своей знаменитой книге Der Geist als Widersache der Seele, пользовавшейся значительным влиянием в рамках Консервативной революции, Людвиг Клагес недвусмысленно описал «дух» в качестве злейшего врага «души».

    82. Révolte contre le monde moderne, op. cit., p. 65.

  83. Cf. Julius Evola, L’« Operaio » nel pensiero di Ernst Jünger, Armando Armando, Roma 1960 (2e éd.: Giovanni Volpe, Roma 1974 ; 3e éd. : Mediterranee, Roma 1998).

  84. Cf. Oswald Spengler, Il tramonto dell’Occidente, Longanesi, Milano 1957. Текст написанного Эволой предисловия    был переиздан вместе с двумя другими в  Julius Evola, Spengler e il  Tramonto dell’Occidente, Fondazione Julius Evola, Roma 1981.

  85. Julius Evola, Il fascismo. Saggio di una analisi critica dal punto di vista della Destra, Giovanni Volpe, Roma 1964 ; 2e éd. : Il fascismo visto della Destra. Note sul Terzo Reich, Giovanni Volpe, Roma 1970. См. такжеPhilippe Baillet, « Les rapports de Julius Evola avec le fascisme et le national-socialisme », in Politica Hermetica, 1, 1987, pp. 49-71.

  86. Кроме того, сегодня благодаря документам, найденным в архивах бывшего министра народной культуры (минкулпопа) известно, что сначала, в апреле 1934 года он был лишен воинского звания лейтенанта после того, как отказался драться на дуэли с молодым журналистом по имени Гугльельмо Данци, который объявил себя противником его взглядов, и затем, что он в декабре 1939 года подал заявление о вступлении в Национальную фашистскую партию (ПНФ), чтобы получить возможность добровольцем отправиться на фронт, и эта просьба была официально отклонена в апреле 1943 года Центральным судом партийной чести на основании того, что «вся деятельность Эволы в сфере культуры, такая, как она является из собранной информации и того, что известно из его текстов и речей, позволяет серьезно усомниться в его приверженности фашистской доктрине». См.  Dana Lloyd Thomas, « Quando Evola fu degradato », в Il Borghese, 24 mars 1999, pp. 10-13.

  87. Все десять номеров «La Torre» были переизданы:  La Torre. Foglio di espressioni varie e di tradizione una, Il Falco, Milano 1977.

  88. Включая самого Эволу, который воспроизводит их в своей автобиографии. См.  Le chemin du Cinabre, op. cit., p. 95.

  89. « Autodéfense », в Totalité, octobre 1985, p. 87.«Если еще имеет смысл отстаивать «фашистские» идеи, - читаем мы также в книге «Люди посредине руин», - то их защищать не как собственно фашистские, но поскольку и настолько они в особой форме выражали и утверждали идеи, высшей и предшествующей по отношению к фашизму» (op. cit., p.26). Факт, что Эвола практически дословно воспроизводит в своей книге эти высказывания, сделанные в 1951 году, показывает, что они не были связаны с речью, произнесенной по конкретному случаю.

  90. См. прежде всего les Essais politiques, op. cit.

  91. Le chemin du Cinabre, op. cit., p. 146.

  92. Критикуя учреждение Трудовой  службы, Эвола с возмущением пишет, что «девушка из аристократической семьи могла оказаться рядом с крестьянкой или пролетаркой на ферме или заводе» (Le fascisme vu de droite, op. cit., p. 172).

  93. Benito Mussolini, « La doctrine du fascisme », в Le fascisme. Doctrine, institutions, Denoël et Steele, Paris 1933, p. 49.

  94. « Le SS, guardia e “Ordine“ della rivoluzione crociuncinata », в La Vita italiana, août 1938.  Заметим, что «Ordensburgen», созданные в гитлеровской Германии, на деле, строго говоря, не были связаны с СС. Речь идет об образовательных центрах, созданных по просьбе Трудового фронта (Arbeitsfront) для отдельных членов партии. Не соответствует действительности то, что Филипп Байе, как и многие другие, писал о «знаменитых «Замках Ордена» СС» в своем предисловии к первому французскому изданию. Выше мы упоминали (см. примеч. 65) адресованное Гитлеру сообщение за август 1938 года, точно тогда же, когда вышла статья Эволы. В этом сообщении делается вывод о несовместимости идей Юлиуса Эволы с национал-социализмом. См.    Bruno Zoratto, Julius Evola nei documenti segreti dell’Ahnenerbe, op. cit. ; Gianfranco de Turris et Bruno Zoratto (éd.), Julius Evola nei rapporti delle SS, Fondazione Julius Evola, Roma 2000. См. такжеFrancesco Germinario, Razza del sangue, razza dello spirito. Julius Evola, l’antisemitismo e il nazionalsocialismo, 1930-1945, Bollati Boringhieri, Torino 2001. Напомним к тому же, что не получили еще полное освещение контакты, которые Эвола установил в Германии и Австрии до 1945 года.

  95. К тому же Эвола признает это, когда, вспоминая правило, которым подчинялись в своей жизни члены СС: «На первый план выдвигается биологически расизм, связанный с определенной вульгаризацией женского идеала, когда особый акцент ставился на материнстве как предназначении женщины»  (Le fascisme vu de droite, op. cit., p. 207).

  96. « Les rapports de Julius Evola avec le fascisme et le national-socialisme », art. cit., p. 60. За недостатком места мы можем здесь только указать на интерес, который Эвола испытывал к Железной гвардии и Движению румынских легионеров (Легион святого Михаила Архангела). Известно, что Эвола говорил о своем почти безграничном восхищении Корнелиу Кодряну, лидером этого движения, вплоть до того, что видел в нем «тот самый арийско-римский архетип» (« La tragédie de la Garde de Fer », в Totalité, 18-19, 1984, p. 180). Julius Evola, La tragedia della Guardia di Ferro, Fondazione Julius Evola, Roma 1996 ; Claudio Mutti, Julius Evola sul fronte dell’Est, All’insegna del Veltro, Parma 1998.    Но, как заметил Жан-Поль Липпи, эта хвала может ввести в замешательство, если принимать во внимание глубоко христианский и в особенности мистический характер легионерского движения, так как Эвола всегда разоблачал в мистике движение души, элемент, исходящий от «лунной духовности» и «женского полюса духа».

 

Ален де Бенуа, пер. с французского Андрея Игнатьева