Критики тотчас же поняли, что новая книга Эрнста Юнгера «Странствие  по лесу» выражает сущностные устремления:  устремления сначала западногерманской, а затем и европейской интеллигенции вообще. Сторонники индивидуализма забыли, что человек по природе своей является общественным существом, и они хотели убрать общинные связи из мира, без лишних колебаний закрыв глаза на этот факт. Ныне же произошел переворот: сила, воплощенная в коллективе, дает людям понять, что она  является феноменом, который не хочет более оставаться без внимания. Коллективизм это новое всемирное движение: в России он уже достиг своей цели, в Америке он на подходе. Европа была континентом, где царил индивидуализм; именно европейская интеллигенция довела индивидуализм до крайностей. Сейчас, после того как Европа продолжает существовать только  как географическое понятие между Америкой и Россией, европейская интеллигенция в отчаянии вопрошает, что ей делать со своим индивидуализмом. Этот вопрос же встал перед ней сразу после 1945 года. Тогда интеллигенция стала возлагать все свои надежды на уход в себя, на «башню из слоновой кости». Внешний мир более не давал возможности для проявления ее индивидуализма, но в сферах духовной жизни, искусстве, поэзии, философии, музыке и религии он мог без стеснения процветать и дальше.  Хотели утвердить свой индивидуализм, став экзистенциалистами, сюрреалистами или даже теологами. Между тем стало понятно, что в рамках духовной жизни воздух слишком редок, чтобы индивидуалист  долго смог там протянуть. Ушедшему в себя с необходимостью следовало стать квиетистом, квиетист же всегда, конечно, остается только объектом, мячом для игры, жертвой тех, кто управляет вещами и событиями; ощущение им свободы всегда является следствием самообмана. Наконец, ушедший в себя индивидуалист обнаруживает это. И все же он опасается быть задавленным силой, выраженной в коллективе, когда он каким-либо образом сталкивается с ней, поэтому он продумывает новый путь бегства, называющийся «странствием по лесу».

«Лесной странник» это не квиетист и не фаталист; он настолько изворотлив, что избегает действия силы, воплощенной в коллективе, и он настолько активен, что порывает с ней. Иногда его называли духовным партизаном, который ведет свою войну против коллективизма своими силами, на свой страх и риск, он мятежник, вечный повстанец. Он европейский интеллектуал, находящий свой последний приют в отваге, позволяющей ему в любой момент включиться в игру. Поступая  таким образом, он является человеком сопротивления. Как человек сопротивления он защитник всего подлинного и важного, вечных ценностей, непреходящей субстанции, основы, из которой происходит все настоящее и возрождающееся. В противоположность ему, сила, воплощенная в коллективе, это то, что преследует и разрушает все ценности,  сокрытые в глубинах  человеческой личности; она превращает человека в обескровленное существо, подчиненное шаблонам и нормам и окруженное машинами. В «лесном затворничестве»   странник спасает не только эти высокие человеческие ценности; он защищает их и благодаря осознанию своей миссии   забывает страх перед Левиафаном, который хотел бы растоптать все, что только есть нонконформистского.

«Лесной странник» это предстающая в новом обличье та типическая основная фигура, которая постоянно встречается нам во всех значимых произведениях Юнгера. Как солдат Иностранного легиона он бежит от неуютного для него порядка на край африканской пустыни, как неизвестный солдат он выдерживает стальные грозы, как человек с сердцем искателя приключений он проходит через сказочные и пугающие ситуации, которые готовит для него бытие, как преодолевший боль он переживает редкие моменты триумфа, как рабочий он сталкивается с демонами техники, как выказывающий участие гость он переживает катастрофу «Мраморных утесов», как идиллик в «Садах и дорогах» и в «Излучениях» он дистанцируется от живодерен, газовых камер и ужасов войны в гитлеровском аду; как житель Бургляндии он уносится в космическое пространство, когда он обнаруживает, что даже «Гелиополис» имеет свою загвоздку. Эта фигура не привязана ни к какому положению, она всегда готова порвать с порядком, который ее обременяет, вернее, способствовать ее разрушению. Если эту фигуру вскрыть, то перед нами появится нигилист. Этот нигилист не хотел бы быть узнанным, он любит носить маски и дурачить окружающих. Маска заставляет думать, что у ее носителя есть какой-то смысл, какая-то задача, скрытое позитивное намерение. Наконец, не выступает ли эта фигура «за свободу»? Не надеется ли  она в конце концов,  вступив в лес, отыскать и спасти там свою свободу?

Что такое лес? В данном случае речь никоим образом не идет о совершенно однозначном понятии. Лес это уединение, в которое удаляется одиночка; он находится по ту сторону общества и цивилизации, он мрачное царство чувств и инстинктов, он демон Сократа, говорящий из глубин, из которых происходит судьба; он основа бытия; но он также дикая природа, которая недоступна действию общественного закона и общественного порядка и к которой движение не ограничено никакими связями. Временами юнгеровский лес приобретает мистический оттенок; он таинственное место, в котором человек может быть совершенно чистым, подлинным человеком. Юнгеровский лес имеет определенное родство с природой у Руссо. Чтобы избежать бремени феодально-аристократического порядка, по мысли Руссо необходимо вернуться к природе, которая человеку в своей наготе придает мужество чувствовать себя как равный среди равных вопреки всем сословным ограничениям и давлению. В лесу царит прежде всего свобода. Конечно, понятие свободы здесь столь же  многозначно, сколь и понятие дикой природы. Имеется ли в виду свобода самовластной аристократии, чьей жертвой оказываются слуги и подданные? Идет ли речь о свободе буржуа, который использует возможность разбогатеть, жестоко обращаясь с рабочими? Можно ли подумать о свободе хищного зверя, который на своей потаенной тропе нападает на всякую тварь, которая возбудит его аппетит? Если все же подразумевается только свобода самоопределения, то спрашивается, в какой мере оно вообще возможно и кто ему  в этом поспособствовует?

Между прочим, нельзя сказать, что именно это и означает лес. В принципе, он всегда только символ того, что находится вне общества. Одиночка чувствует давление общественных сил в такой большой степени, что ему просто-напросто хочется с  ними не иметь ничего общего. Собственно Лесной странник не скрывает того, что он думает исключительно о побеге. Хвала лесу содержит в себе ярко выраженный протест против коллективистских тенденций. «Странствие  по  лесу» это провокационная демонстрация индивидуума против коллективистских тенденций. Вольтер как-то возразил Руссо, что у него все же не хватило бы духу решиться жить на дереве и подобно зверям питаться корнями и ягодами. Но Руссо вовсе и не представлял свое «возвращение к природе» в такой буквальной форме, также и Юнгер не хотел, чтобы его «странствие по лесу» понималось таким же образом. Да и как бы жилось, в конце концов, этому одиночке, этому интеллектуалу-индивидуалисту в лесу? Все культурные блага, благодаря которым он духовно развился, являются продуктом общественного развития. Лишь общественные институты  дали ему возможность соприкоснуться с ними. Он может жить умственной жизнью, только общаясь в обществе; так и Сократ нуждался в своих учениках и стремился отыскать их на рынке. Когда ему после вынесения приговора предложили побег, когда перед ним открылась возможность «удалиться в лес», он отказался воспользоваться этой лазейкой. Философ остался в рамках общества, и когда он пил яд из чаши, он поступал так как общественное существо, которое преклоняется перед законами общества и бунтует против них как раз не как «Лесной странник». Возможно, его величие и его влияние как раз основываются на том, что он не решился примкнуть к духовным партизанам. В конце концов, духовный партизан, «Лесной странник» это всегда только скрытый нигилист, а как раз нигилистом Сократ не был.

Так лес становится местом, в котором преодолевшие страх перед смертью и болью хотят обрести уверенность в своей неуязвимости по отношению к коллективу. Здесь в лесу, по их собственному мнению, они являются солью земли, самой настоящей, благородной элитой; в них, как они полагают, находит воплощение смысл бытия. Они чувствуют себя подлинной аристократией, прошедшей отбор через испытания в борьбе против коллектива.

Понятно, что для европейских и западногерманских интеллектуалов, которые видят, что Америка и Россия  выбивают у них почву из-под ног, такое блуждание в лесу содержит в себе немало соблазнительного. Здесь для  них  еще открывается возможность чувствовать себя элитой, пусть и элитой особого рода.  Их заслуги основываются не на свершениях ради общества, но на упрямом дистанцировании от общества, на непримиримой вражде, которую они демонстрируют обществу. Так как они замечают, что в     технический век возрастает потребность общества в вещах, они вообще хотят выкинуть за борт всякое общественное принуждение и технику: в дикой местности они надеются обрести свое счастье. «Одиночку» терзает страх перед коллективом; он чувствует для самого себя опасность, и если он стремится к самоутверждению, ему  грозит смерть. Страх перед смертью сделал бы его слабым, преследуемый страхом перед смертью, он пошел бы на уступки, предал бы самого себя. Преодоление страха перед смертью является условием самоутверждения для одиночки. Он становится настоящим Лесным странником, только тогда, когда одерживает победу над страхом перед смертью. Если он преуспеет в этом, то коллектив ничем его не сможет напугать. Он суверен, которого не может остановить ничто из того, что может с ним произойти, если он более не обращает никакого внимания на коллектив. Даже боль не может принудить его к капитуляции; в то время как одиночка находит силы выдержать боль, его не могут заставить вздрогнуть даже живодерни, устроенные этим коллективом.

Прибежище одиночки у Эрнста Юнгера, однако, осталось сокрытым, это пожалуй самое авантюристичное и полное опасностей место, к которому он сумел продвинуться, если только ему удалось пройти через живодерни, устроенные тиранией, в которой обрела свое воплощение сила коллектива, и при этом каким-то чудом уцелеть, если он годами смотрел в глаза смертельной опасности и касательно самого себя окончательно простился с жизнью, если далее он закалился среди самых жутких ужасов и избавился от всякого страха перед самыми отвратительными вещами, как и перед тиранами, если, кроме того, он в душе никогда не капитулировал и благодаря своим приключениям застраховался от того, чтобы капитулировать; если, наконец, для него любая форма бегства и уклонения является просто признаком слабости, которая для него, встречавшегося со смертью и дьяволом и на удивление выдержавшего эту встречу, является более непозволительной, если все так, то остается спросить, подобает ли ему еще «уходить в лес». Для него является само собой разумеющимся быть одиночкой, и ему не по вкусу выставлять это напоказ. Он так укоренен в своем одиночестве, что он не может сомневаться в нем везде, где он ходит и стоит. Он так высоко вознесен над болью и страданиями, желаниями и радостями, что им не движет никакая потребность в безопасности, чтобы избежать действия силы, воплощенной в коллективе. Он презирает ее, как он научился презирать все, но демонстрировать это он считает избыточным, даже вызванным любовью к громким фразам. Он не боится поселиться в ее царстве и отдать ей то, что она требует по тому праву, что любое общество из естественных оснований может выдвигать претензии. Его не волнует, что он может быть неправильно понятым или навлечь на себя упрек, очутиться «ниже  собственного уровня»; он находит, что было бы намного легче жить как партизан в лесу. Но там, где общество выходит за пределы естественного, разумного права и посягает на сокровенную суть бытия одиночки, он отказывает ему в повиновении, но он делает это без шума, без протеста, без пафоса, он просто не принимает к сведению невыносимые и чрезмерные требования силы, воплощенной в коллективе. Вместо того, чтобы выставлять напоказ свое одиночество, он просто остается тем, кем он является. Мысль, что с ним может что-то случится, его не беспокоит, если с ним в действительности что-то происходит, то это является закономерным, и эта закономерность ему известна и имеет силу с давних пор там, где образовалось общество и индивидуализм выпал из общих рамок. Он знает, что тот простой пример, который он ежедневно подает, не остается без последствий. Благодаря ему в бесчисленных сердцах появляется представление о том, что существуют пределы для действия силы, воплощенной в коллективе, которые ни одному человеку не позволительно оставлять  без присмотра. Если мыслимо удержать Левиафана в рамках, то это может произойти не благодаря лесу и партизанам. В Лесном страннике, который демонстративно выступает против общества, есть что-то надменное, даже возможно театральное. Одиночка обладает правом быть одиночкой, только если он находится внутри общества; еще раз здесь следует вспомнить Сократа в качестве удивительного примера. Это может быть невыразимо тяжелым, внутри коллектива утверждать свое бытие одиночки, но разве можно назвать стоящей личность, которая не может принять на себя эту тяжесть?

Дни Европы сочтены. В эпоху американского и русского засилья не сможет наследие европейской культуры приносить плоды в лесу; только в рамках страдающего от этого засилья  общества  это наследие, пусть даже часто и через жертвы, обретет ценность.

«Странствие по лесу» это рецепт, который вполне подходит всем индивидуалистам, анархистам, нигилистам, всем тем чудакам и сектантам-святошам, всем европейским буржуа, которые из упрямого протеста вопреки неизбежной необходимости пестуют чувство собственного достоинства; среди них оно обязательно войдет в моду. Они полагают, что смогут достичь успеха, когда они благодаря этому странствию оставят в дураках Левиафана; они воображают, что наносят ему ущерб, просто отказываясь от сотрудничества с ним. Их «странствие  по лесу» это бегство из истории; они   не выиграют сражение  против Левиафана, поворачиваясь к нему спиной.

Бывают ситуации, которые вынуждают слиться с коллективом и таких людей, как потоки воды во время наводнения, от которых никто не может убежать, они догоняют даже самых быстроногих; в каких бы Лесных берлогах они не пытались отыскать спасение. Следует защищать основы своего бытия во владениях Левиафана; это можно сделать только если исследовать его в непосредственном соприкосновении с его уловками и, таким образом, закономерностями поведения. Можно игнорировать эпизодические общественно политические эксцессы, такие, каким был гитлеризм; но там где неумолимо приближается новый глобальный порядок, это невозможно. Тот, кто несмотря на это поступает таким образом, отправляется на «мусорную свалку» и становится «бывшим человеком».

Не остается без внимания, что с трудом поддающийся определению, неясный образ «Лесного странника» Эрнста Юнгера дает возможность сделать многочисленные наблюдения и поразмышлять о сущности силы, воплощенной в коллективе, и реакции на нее человека; они подобны редким цветам, которые Лесной странник неожиданно и с удивлением обнаруживает на своих заросших тропах в девственном лесу.

Эрнст Никиш, перевод с немецкого Андрея Игнатьева