На картину начала Первой мировой войны долгое время накладывало отпечаток представление о том, что война вызвала всеобщее воодушевление. То, что народы Европы в националистическом запале радостно приветствовали начало великой войны, между тем разоблачено как миф историческими исследованиями (2). Распространенное представление о всеобщем военном энтузиазме не было, конечно, поздней мифологизацией, но уходило своими корнями в сами августовские дни. Своим возникновением оно обязано отображению событий в печати, которая преувеличила и обобщила одну из форм реакции на войну. Эта форма являлась составной частью повсеместно начавшейся «духовной мобилизации» и быстро развившегося набора мифов и мотивов национализма военной поры, которые вскоре обрели большую значимость в общественном дискурсе, а интеллектуалы стран-участниц войны в последовавшие недели и месяцы придали им устойчивую форму более или менее законченных военных идеологий, как, например, немецких «идей 1914 года» (3). Центральное место повсюду занимало представление о том, что война якобы была навязана собственной стране, мотив, облегчивший для оппозиционных политических сил, как, например, для социалистических рабочих партий, заключение «гражданского мира» и присоединение к «union sacrée». Это послужило основой для не знавшей меры риторики в духе национального единства и межклассовой солидарности и проекции внутренней напряженности и общественных недостатков на внешнего врага. Прежде всего в этом контексте и указывали на всеобщее воодушевление по поводу войны, на беспрепятственное проведение мобилизации и большое число добровольцев, поступивших на военную службу, прежде всего в Англии и Германии, все это считалось залогом вновь обретенного национального единства. Пропагандистская демонизация врага чаще всего шла рука об руку с идеологическим разжиганием войны, ее возвеличиванием до уровня крестового похода против прусско-немецкого милитаризма или политической культуры и цивилизации Запада во имя народной общности и немецкого порядка. Часто это было наполнено семантикой социального, политического и духовного обновления, нередко принимавшего религиозные черты. Письма солдат с фронта, которые вскоре в большом количестве стали публиковаться в ежедневной прессе, в журналах и антологиях, с самого начала во всех воюющих странах играли важную роль для пропагандистской мобилизации и распространения идеализированных и идеологически приукрашенных представлений о войне (4). Это относится прежде всего к письмам с фронта молодых людей из буржуазных средних слоев, из числа которых во время войны набиралось быстро возрастающее число младших офицеров запаса. У этих фронтовиков из образованных слоев, которые зачастую добровольно поступили на военную службу, придя со школьной скамьи или из аудиторий, почти повсеместно проявлялось, по крайней мере, на начальном этапе, огромная готовность к войне и ее мифологическому приукрашиванию. Они не только происходили из слоев, выступавших носителями национализма, культивировавшегося десятилетиями в родительском доме и школе, в союзах и на патриотических праздниках, и в конце концов принимавшего все более радикальные формы. На это поколение сильный отпечаток наложил дух времени довоенных лет с его стремительно распространявшимися по всей Европе антипозитивистскими, антиматериалистическими, иррационалистическими и связанными с «философией жизни» течениями, с присущим им поиском преобразований жизни и религиозного и духовного обновления, которые теперь сразу были проецированы на войну как на замечательную благоприятную возможность для катарсиса и очищения. Так война в их письмах часто представлялась как желанный прорыв из тисков застывшего в буржуазных условностях мира, все более подверженного бюрократизации и рационализации общества с его культом успеха, а зачастую просто как приключение и возможность стать мужчиной, тем более что авторы во многих случаях еще сидели за школьной партой и не вступили в буржуазную жизнь. Особой популярностью пользовались такие письма, что происходили из-под пера павших, так как их высказывания в пользу войны и нации можно было представить как завещание, и они особенно подходили для того, чтобы поддерживать идеалистический военный энтузиазм у молодых сыновей буржуа, все более идеализировавшихся как «поколение 1914 года». Это усиливалось такими письмами, которые использовались в качестве завещания, обращенного к народу и продолжительное время налагали отпечаток на воспоминания о войне, прежде всего на идеологию жертвенной смерти за отечество, составляющий элемент национализма, который в войну из-за своего гражданско-религиозного потенциала обрел центральное значение. Она приобрела здесь особую силу легитимации, ведь мертвые говорили с чуждым обману авторитетом участников событий, которые сами придали смысл собственной смерти. В Италии уже во время войны появились тысячи памятных публикаций в честь отдельных павших из средних и высших слоёв (5). Эти публикации большей частью происходили от родственников или друзей и товарищей павших или обществ и институтов, к которым они принадлежали. Наряду со многими другими материалами, такими как некрологи и речи, письма с выражениями соболезнования и сообщениями о награждении, они почти всегда содержали также письма с фронта или военные дневники павших, иногда только в кратких выдержках, но зачастую также и в полной форме. Так эти публикации свидетельствуют не только о единственном в своем роде использовании смерти на войне родственниками покойного и их окружением, но также о наличии возможно крупнейшего национального фонда опубликованных писем с фронта, который имеется для Первой мировой войны. Контекст материалов, посвященных павшим, очень специфичен, так как ни в какой другой стране мы не находим памятных публикаций в подобных масштабах. Но все же по содержанию итальянские письма павших, представленные в Источнике № 6.6 в кратких выдержках, во многом напоминают подобные письма из других европейских стран, например, фронтовые письма павших студентов, опубликованные в немецких антологиях, прежде всего, документы, которые мы находим в знаменитом собрании писем фон Виткопа (6). Письма павших наполнены религиозным языком готовности к жертве и исполнения долга. Этот язык связан с такими идеалами, как нация и семья, свобода и справедливость, культура и цивилизация, которые возводятся в ранг высших духовных ценностей и превращают войну в крестовый поход. Решающее значение все же главным образом имеет не то, ради чего приносится жертва, но нравственное качество самопреодоления одиночки во имя веры. Оно обеспечивает трансцендентность и сближает гибель на фронте с кончиной христианского мученика. Война это жертвоприношение. Формальной матрицей добровольной жертвы во многих письмах служит также мост, позволяющий провести связь между гражданско-религиозным и христианским смыслом войны и смерти. Также и воцерковленные авторы в более узком значении, которые составляют меньшинство, часто делают ударение на особом качестве гибели на фронте как жертвы и утешают себя и своих близких благодаря этому обретаемой уверенностью в вечной жизни. Павшие сами себя изображают в виде мучеников и образцов исполнения патриотического долга. Это и предопределило публичное использование этих писем, которые отправлялись близким родственникам как утешение из потустороннего мира. Письма также часто содержат призыв к членам семьи. Жертвенной смерти за отечество должна соответствовать патриотическая скорбь. Предложение утешения, которое делают павшие, превознося свою смерть как жертву, должно быть принято скорбящими, если они хотят оказаться достойными мертвых и их образцовой общественной роли. Таким образом, заявления в письмах павших становятся особо эффективной формой широкой самоорганизующейся военной пропаганды, с которой идеология жертвенной смерти за отечество далее распространялась и усиливалась в буржуазных средних слоях. В письмах итальянцев, как и в письмах немцев, широко распространена семантика обновления и катарсиса. Готовность к жертвенной смерти олицетворяет отказ от индивидуализма и материализма довоенного времени и открытую тягу к другому общественному порядку и политической культуре. Поэтому зачастую главного врага видят не во внешнем противнике, а во внутренней слабости и разобщенности поздно обретшей единство нации, которые еще раз особенно отчетливо проявились в ожесточённых спорах о том, стоит ли вступать в войну. Однако в письмах прежде всего идет речь о собственном внутреннем очищении и обновлении. При этом играла роль не только близость к смерти, которая часто переживалась как экзистенциальное возвеличивание жизни, но и окопная жизнь нередко изображалась как противоположность монотонности и поверхности буржуазной повседневности с ее стеснениями и условностями. Молодые люди, бывшие выходцами из буржуазии, которые теперь в большинстве случаев становились офицерами после ускоренных курсов, также почти всегда видели в войне освобождение от семейного контроля и внутреннее созревание. Вступление в общество мужчин на фронте с его четкими градациями, принятие командных функций и связанная с этим ответственность и общественное признание выступают в письмах часто как избавление от давящих душевных кризисов. Так риторика исполнения долга во многих случаях оказывается по ту сторону всех идеологических оправданий войны зачастую как шифр возмужания и всегда позитивно воспринимаемого получения новой роли. Свою значение играло и то, что молодые люди из числа городской буржуазии на фронте в первый раз вступили в близкое соприкосновение с низшими слоями, которые и поставляли основную часть солдат-пехотинцев. Совместная жизнь с ними зачастую воспринималась как расширение горизонта и душевное обогащение. В своих солдатах молодые офицеры открывают теперь простой народ и его добродетели, часто получавшие романтическое преображение. Совершенно не связанный с идеологией дух солдатского товарищества, в большинстве случаев господствовавший на уровне самых мелких подразделений в окопах, переживался кроме того как и в Германии зачастую как эгалитарная противоположность буржуазному обществу с ее ясно выраженными социальными и символическими различиями и превозносится как первый шаг к новому надклассовому социальному порядку. Однако в этой лаборатории новой Италии молодые офицеры сами отвели себе по всем правилам ведущую роль. Они хотели не только отдавать приказы, но и воспитать в своих солдатах, зачастую бывших неграмотными крестьянами, национальное сознание и готовность к самопожертвованию. Это превозносимое в письмах и военных воспоминаниях офицеров до уровня мифа окопное братство в послевоенное время в кругах ветеранского движения и раннего фашизма превратилось в прообраз по-военному организованного общества, находящегося под руководством новой аристократии фронтовиков. Примечания 1) Essay zur Quelle Nr. 6.6, Auszüge aus Briefen italienischer Gefallener des Ersten Weltkriegs. 2) См. Becker, Jean-Jacques, 1914: Comment les Français sont entrés dans la guerre, Paris 1977; Ziemann, Benjamin, Front und Heimat: Ländliche Kriegserfahrungen im südlichen Bayern 1914-1923, Essen 1997; Verhey, Jeffrey, The spirit of 1914: Militarism, myth and mobilization, Cambridge 2000; Kruse, Wolfgang, Kriegsbegeisterung? Zur Massenstimmung bei Kriegsbeginn, in: Ders. (Hg.), Eine Welt von Feinden. Der große Krieg 1914-1918, Frankfurt am Main 1997, S. 159-166. 3) См. Raithel, Thomas, Das „Wunder“ der inneren Einheit. Studien zur deutschen und französischen Öffentlichkeit bei Beginn des Ersten Weltkriegs, Bonn 1996; Müller, Sven Oliver, Die Nation als Waffe und Vorstellung. Nationalismus in Deutschland und Großbritannien im Ersten Weltkrieg, Göttingen 2002; Stromberg, Roland N., Redemption by war. The intellectuals and 1914, Lawrence 1982; Verhey, Jeffrey, Krieg und nationale Identität, in: Kruse (wie Anm. 2), S. 167-176. 4) См., напр., Ulrich, Bernd, Die Augenzeugen. Deutsche Feldpostbriefe in Kriegs- und Nachkriegszeit 1914-1933, Essen 1997; Reimann, Aribert, Der Große Krieg der Sprachen. Untersuchungen zur historischen Semantik in Deutschland und England zur Zeit des Ersten Weltkriegs, Essen 2000. 5) См. Janz, Oliver, Zwischen privater Trauer und öffentlichem Gedenken. Der bürgerliche Gefallenenkult in Italien während des Ersten Weltkriegs, in: Geschichte und Gesellschaft 28 (2002), S. 554-573; Dolci, Fabrizio; Janz, Oliver (Hg.), Non omnis moriar. Gli opuscoli di necrologio per i caduti italiani nella grande guerra. Bibliografia analitica, Rom 2003. 6) См. Witkop, Philipp (Hg.), Kriegsbriefe deutscher Studenten, Gotha 1916 (zahlreiche weitere erweiterte Ausgaben zwischen 1918 und 1930); Hettling, Manfred; Jeismann, Michael, Der Weltkrieg als Epos. Philip Witkops "Kriegsbriefe gefallener Studenten", in: Hirschfeld, Gerhard (Hg.), "Keiner fühlt sich hier mehr als Mensch". Erlebnis und Wirkung des Ersten Weltkriegs, Essen 1993, S. 175- 198. Библиографический обзор немецких сборников писем с фронта дает Ульрих (wie Anm. 4), S. 315-320. Источники: Janz, Oliver, Zwischen privater Trauer und öffentlichem Gedenken. Der bürgerliche Gefallenenkult in Italien während des Ersten Weltkriegs, in: Geschichte und Gesellschaft 28 (2002), S. 554-573 Kruse, Wolfgang, Kriegsbegeisterung? Zur Massenstimmung bei Kriegsbeginn, in: Ders. (Hg.), Eine Welt von Feinden. Der große Krieg 1914-1918, Frankfurt am Main 1997, S. 159-166 Omodeo, Adolfo, Momenti della vita di guerra. Dai diari e dalle lettere dei caduti 1915-1918, Turin 1968 Ulrich, Bernd, Die Augenzeugen. Deutsche Feldpostbriefe in Kriegs- und Nachkriegszeit 1914- 1933, Essen 1997 Оливер Янц, перевод с немецкого Андрея Игнатьева